После перерыва судебное заседание продолжалось. Новые свидетели. Одни и те же вопросы.
«Когда все это кончится? – снова подумал Новиков. - В зале, рядом с Ниной сидит молодой парень. Это Петр – племянник!»
Человек не замечает хода времени, и в двадцать, и в сорок, кажется, жизнь только началась, и все впереди. Но глядя на племянника, Владимир Матвеевич понял, что дети - основной показатель времени. Он видел Петра, ему и трех не было, и половину букв не выговаривал. Сейчас это уже настоящий мужик, и порода их, Новиковых. Смотрит исподлобья, соломенный чуб, все от них.
- Слушанье дела продолжается послезавтра, - объявила судья Андреева.
Еще нет каких-то свидетелей. Хотя зачем? Он все признал, все рассказал и подписал. Но закон требует объективного суда. Может, еще что-то решается, и ждут какого-то судебного психиатра, его заключения?
Несколько дежурных фраз сестре Нине. Сержант конвоир даже не разрешил за руку попрощаться с племянником, грубо оттолкнул Петра. Это задело и обидело майора. Но для конвоя он только преступник, и статья 102 в его деле говорила все о нем. Его духовный мир, его прошлая жизнь и заслуги совсем не интересуют молодого рыжего сержанта, еще, наверное, в прошлом году служившего срочную в Армии.
Владимир Матвеевич, не успокаиваясь, весь вечер доказывал Фиксе, что сержант поступил просто не по-человечески. Фикса, как всегда, хотел перевести разговор в шутку, но Новиков даже обиделся на него.
- Нет, Володя, не понимаешь ты, я еще не осужден. Я товарищ, как говорит наша Конституция, и подержать руку племянника, которого не видел тринадцать лет, и неизвестно, когда еще увижу - неужели это такое невозможное требование. Пусть и одели бы на меня наручники.
- Владимир Матвеевич, но у них есть инструкция. Нельзя подсудимым иметь контакт ни с кем: ни с братом, ни с отцом. Они тоже военные люди, и инструкции для них написаны жизнью и кровью. Были случаи, когда при пожатии руки передавали отмычки, оружие, – Фикса начал терпеливо объяснять расходившемуся не на шутку майору.
- Сволочи они, а не военные люди, – Новиков лег, отвернулся к стене и замолчал. Ночью ему стало плохо. Он упал со шконки на пол и разбудил Фиксу. Майор хрипел, он не мог произнести ни одного слова членораздельно. Фикса подскочил к Новикову, поднял почерневшего майора, положил на шконку. Подбежал к двери, застучал обеими руками. Его долго никто не слышал. Минут через семь пришла заспанная женщина-контролер, открыла кормушку в железной двери.
- Что орешь? – спросила она сонным голосом.
- Человеку плохо. Больница называется, на помощь не позовешь, нельзя поставить кнопку вызова? – бормотал Фикса, сам себя успокаивая. Хотя хорошо знал, что даже в новых обычных больницах, если и были кнопки вызова, но они очень редко работали, их просто ломали, а здесь, в тюрьме, где метр проволоки ценился для изготовления кипятильников, эти кнопки не простоят и суток.
«Умом Россию не понять» - прав был поэт. Наверное, в этой строчке вложен весь смысл русского человека, который сначала делает, а потом думает, зачем сделал.
Пришел врач с медсестрой, пощупали пульс, смерили давление, посмотрели зрачки. Врач сказал что-то тихо медсестре и ушел, потом пришли двое осужденных из хозобслуги, которые отбывали наказание и работали здесь, при СИЗО, с ними женщина контролер по их коридору. Новикова положили на носилки и унесли.
- Аккуратней, земляк, не дрова грузишь, – прикрикнул на одного из осужденных Фикса, увидев, что он небрежно взял под плечи Новикова, когда клал на носилки. И уже мягче добавил: - Гвардии майора понесешь. Кавалера трех боевых орденов.
Новикова унесли, и Фикса снова долго стоял посреди камеры-палаты и смотрел на закрытую дверь. Он еще не знал, что не увидит больше майора Новикова никогда. В этот же день, после обеда, в камеру-палату привели нового подследственного.
- Эй, вы что, а где майор? Где Владимир Матвеевич? – Фикса подбежал к контролеру, собиравшему в мешок вещи Новикова.
- На небе. Где же еще. Он всю жизнь мечтал о небе, там он теперь и будет всегда, – ответил хмурый контролер, – помоги лучше все собрать.
Фикса не ответил. Он подошел к зарешеченному окну, по его щекам текли слезы.
Глава 31
Нина Никаноровна с Петей после суда еще долго ходили по городу. Ходили по магазинам, зашли на рынок, и если в магазинах продуктов и товаров становилось все меньше, на рынке их было все больше. Но на рынке дороже в два, три и даже в четыре раза. Имей деньги и можешь купить все: югославские и чешские туфли, американские джинсы всяких форм, бразильский растворимый кофе, которого, наверно, никогда не было в свободной продаже даже в областном центре, не говоря о районах области. Страна перестраивалась, хотя вместо обещанной перестройки с человеческим лицом, страна поворачивалась к простым рабочим людям другой частью тела. Стали исчезать сигареты, на рынке цыгане торговали свободно, при этом накручивая цену в разы. Конечно, было сомнительно, что привозили они сигареты из городов и даже стран производителей, а не доставали на местных базах. Нина Никаноровна сама подошла к цыганке и, спросив цену, даже не удержалась от высказывания возмущения, однако купила две пачки «Опал».
- Ты что, мам, курить начала? Или дяде Володе? – с невинным видом спросил Петр.
- Нет, Петенька, я вчера передала ему десять пачек, и еще супруги Бойко обещали, у них на заводе выдают по старой цене, а Сергей не курит. А купила я сигареты тебе, а то я думаю, окурки по урнам начнешь собирать. На, бери, – мать протянула сыну пачки.
- Что ты придумала, мать? Какие окурки? – для видимости повозмущался Петр, но сигареты взял, положил в карман. – Все, наверное, купили, хватит деньги тратить, – предложил он матери и заулыбался, посмотрев ей в глаза.
- Пошли, - согласилась Нина Никаноровна.
Вот и второй сын вырос, шестнадцать уже, через два года - армия, совсем мужик, даже бриться начал.
- Я не одобряю твое увлечение, сынок, – спокойно проговорила она, – но лучше открыто кури, а то карманы прожжешь или дома что-нибудь спалишь.
- Я просто балуюсь мам, не волнуйся, пожалуйста. Это перед ребятами, чтоб взрослее казаться. Я брошу, я обязательно брошу, – пообещал Петр и, засмущавшись, опустил глаза, взглянул исподлобья.
- Все замашки прадеда перенял: и походка, и взгляд, еще бы таким же хозяином был, как он.
- Мам, а мы когда в Николаевку ездили, Васька Назаров меня дразнил, что прадед наш полицаем был у немцев. Он врал, мать? – Петр посмотрел в глаза матери уже не исподлобья, открыто.
- Нет, сынок, – Нина Никаноровна вздохнула, – врет твой Васька. Дед был старостой по приказу нашего подполья и передал много информации. Наш район был оккупирован, но подполье и боролось по-своему, конечно, не как партизаны в Белоруссии, да у нас и лесов-то нет. Нашу Потаповскую рощу за два часа можно обойти. Я еще маленькая была, смутно помню и деда, и немцев, и переводчика Васю, он при немцах переводчиком служил, тоже по заданию подполья. Это Черемисин свои следы заметал. Он секретарем в сельсовете был до прихода немцев, в армию не взяли по здоровью. Немцы пришли, он прятался сначала, потом наш дед ему аусваис, документ по-нашему, сделал. Они друзьями до войны были. Вот и стал секретарь Ваня помощником у деда, ходил по селу, яйца у баб последние для немцев отбирал и представь - никто не выдал его, хотя сильно Ваня выслуживался при новых хозяевах. Наверное, если червяк в душе, при любой власти подлец подлецом будет, а человек человеком останется. Неважно, какая власть - красная или белая, если душа у человека черная, – Нина Никанорова тяжело вздохнула, – вот мы и пришли. В хорошем районе квартира у брата Володи, и спокойно, зелено вокруг, и до центра недалеко, пешком 15 минут не спеша, а можно доехать, транспорта полно. Новый район, и называется красиво – Березовая роща.