Он говорил о Страшном Суде. И слова неизреченной неслыханной миром любви "что вы сделали одному из братьев моих меньших, то сделали мне", - странно сплетались с неумолимо грозным: "Идите от меня, проклятые, в огнь вечный".
Иногда он выходил из храма и, садясь около него, наблюдал за маленькими событиями окружающей жизни.
И тогда он утверждал, что вдова, положившая в храмовую кружку две лепты, дала больше, чем богачи, приносящие большие сокровища, потому что она принесла последнее.
А когда наступала ночь, он уходил из города. Казалось, его давила городская суета и сутолока.
И он отдыхал за городской чертой в мире сладостных ночных благоуханий под бездонным многозвездным небом.
* * *
Он вошел в храм и начал учить.
Слова его были грозны. Никогда еще он не говорил так.
Казалось, долгое томительное удушье разрешилось наконец страшными разящими громовыми ударами.
Испуганно притаилась толпа, мрачно безмолвствовали учителя и, кажется, самые громады стен, слышавшие так много, насторожившись вникали последнему приговору.
И он как будто срывал с этих вождей народа одну за другой их пышные торжественные одежды. И они, казавшиеся такими неприступными и важными, делались уродливыми и жалкими в своей отвратительной наготе...
Но он разоблачал, кажется, не только их, но и бога, пред которым они преклонялись. И грозный неприступный бог предков делался маленьким и почти ручным, похожим на одного из бесов, посланных им некогда в свиное стадо... Бог-диавол, бог мелких уступок и сделок, бог постоянной половины, ложь и отец лжи, всегда лгущий им и питающийся их ложью.
И в каждом его слове веяли волны Духа иного Бога, Бога совершенной жертвы и совершенного дара.
"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящим войти не допускаете.
Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение.
Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного: и когда случается, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас...
Вожди слепые, отцеживающие комара, а верблюда поглощающие.
Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем, как внутри они полны хищения и неправды...
Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты...
Дополняйте же меру отцов ваших.
Змии, порождения ехидны, как убежите вы от осуждения в геенну?"
И, вылетая за стены храма, его слова вздымались горящими факелами и падали, рассыпая искры над великим и святым городом, единственным городом во вселенной, где обитает Бог.
"Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе. Сколько раз я хотел собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, а вы не восхотели! Се, оставляется дом ваш пуст.
Ибо сказано вам: не увидите меня отныне, доколе не воскликнете: Благословен Грядый во имя Господне!"
Когда он вышел из храма, ученики с ужасом поняли, что никогда он уже не переступит его порога.
А под опустевшими сводами, казалось, еще глухо отдавались и перекликались страшные призывы: "Горе вам, горе..."
Случилось что-то страшное и непонятное.
Ученики были совсем смущены и растеряны.
Учитель ушел из храма.
ЭТО было непостижимо.
Мессия, обличающий врагов... Мессия, ревнующий о доме Божием и изгоняющий торгующих там... все это понятно... но Мессия, оставляющий храм навсегда! Это непостижимо! Это немыслимо!
ЭТО разрушает все пророчества и обетования.
И кто победил - Ушедший или они, оставшиеся?
Ушел ли он, сдав им, как побежденный, цитадель, которую не в силах был удержать, или как Победитель, бросил им то, что ему не нужно и устремился к иным вершинам?
И что оставил себе? Каменистые дороги, поля, усеянные белыми пахучими цветами, горы, где он молился по ночам, прозрачное озеро и еще более прозрачное днем и полное тайны ночью, небо? И где, и какую жертву принесет он теперь?
Они окружили его плотным кольцом.
Забыв свой страх пред ним, они показывали ему пылавшие в закатных лучах, оставшиеся там позади громады. Думали, что их очарование вернет его отходящее сердце.
Но он был неумолим.
"Истинно, истинно говорю вам, - говорил он, - не останется здесь камня на камне, все будет разрушено".
Он начал говорить о будущем. Страшные нестерпимые картины открывал он перед их взором.
Будут войны, голод, моры, землетрясения по местам. Народ восстанет на народ и царство на царство. Это будет только начало болезней.
А потом их, его учеников, будут предавать на мучения и убивать. За имя его будут ненавидимы всеми.
Тогда соблазнятся многие: и друг друга будут предавать на мучения и убивать, и возненавидят друг друга...
Многие лжепророки восстанут, сотворят великие знамения и чудеса, соблазнят многих, стараясь прельстить, если возможно, и избранных. Умножатся беззакония и охладеет любовь...
Горе же беременным и питающим сосцами в те дни. Тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира и доныне и не будет. И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть.
И будут знамения в солнце, луне, звездах и на земле; уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится.
Люди будут воздыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы Небесные поколеблются...
Иуда слушал, и ему казалось, что великое разрушение уже началось. Величественные стены храма рушатся, и камни, ударяясь друг о друга, летят со страшным грохотом в бездну. Громадное красное солнце на западе истекает последним теплом и готовит миру холодную беспросветную ночь.
Из темной глубины неба с оглушительным треском летят горящие осколки, как слишком зрелые помидоры со смоковничного дерева.