Иуда простоял с минуту в нерешительности, борясь сам с собой. Потом сделал над собой усилие и протянул матери руку.
Она схватила ее, и они пошли дальше.
Тропинка поднималась все выше и выше, становилась все круче, тесней. Земля была раскалена от зноя, и острые камни резали путникам ноги. По временам Иуда останавливался, как будто намереваясь повернуть назад, но мать уговаривала его, трепеща в своем рвении, и он нехотя следовал за ней.
Вдруг утесы раскрылись перед ними, пространство расширилось. Внизу лежали берега Иордана.
Иуда остановился и посмотрел в долину. Его лицо на мгновенье побледнело, и в глазах появилась мрачная тень.
Мать сделала несколько шагов вперед, стараясь увлечь его за собой. Но затем она тоже остановилась и стала слушать.
— Вот я опять его слышу, — прошептала она, — теперь уже ближе. Скажи, сын мой, ты и теперь ничего не видишь?
Он ответил не сразу.
— Да, вижу! Вижу там, на берегу, большую толпу мужчин, женщин и даже детей. Одни стоят, другие сидят; они как будто кого-то слушают. Вот, вот — я его вижу; ом стоит на камне и держит к ним речь; он как будто угрожает им, поднимает руки…
— Да, да, он угрожает. Видишь, сын мой, угрожает!
— Я его не боюсь! Ах, если б я мог только открыть тебе глаза, ты излечилась бы от своего безумия.
— Скажи мне, каков он с виду? Высок он ростом?
Иуда язвительно засмеялся.
— Он длинный и худой. Похож на нищего. Его тело едва прикрыто одеждой. Волосы спутанными космами лежат на спине, а борода свешивается на грудь. Вот он опять замахал своими тощими руками! Ха-ха! Так это-то новый пророк!
— Да, да; таким он и должен быть: гневным и угрожающим! А глаза, не видишь ты разве эти глаза, как они сверкают в своих впадинах! Это гнев Господень мечет молнии из них; это гнев Господень говорит его устами. Идем, сын мой, идем!
Ее старое, морщинистое лицо озарилось каким-то странным светом, а голос дрожал от волнения. Спотыкаясь, она сделала несколько шагов вперед. Но Иуда не двинулся с места.
— Нет, я дальше не пойду! — глухо пробормотал он.
Мать обернулась, и лицо ее приняло напряженное выражение, словно она старалась разгадать чувства сына.
Он отвел голову в сторону.
— Боишься ты его? Скажи, сын мой, боишься ты его?
Тогда он порывисто вскрикнул:
— Я не боюсь его, я смеюсь над ним! Но я не хочу его слышать, — я честный человек, за мной нет преступления, — но я не хочу, чтоб меня поносили и проклинали; мне нет дела до твоих пророков; я хочу мира; мира хочу я! Пойдем, повернем назад!
Он схватил ее за руку и хотел увлечь за собой. Но она высвободилась и ответила:
— Ступай один! Я пойду к нему!
Он насмешливо расхохотался.
— Пойдешь! Так умоли сначала своего пророка, чтоб он открыл твои глаза!
— Господь поведет меня! — ответила мать, воздев руки к небу. — Прощай, сын мой!
Она начала спускаться вниз по тропинке, вытянув вперед шею, прислушиваясь, ощупывая руками свой путь.
Иуда стоял изумленный и смотрел ей вслед.
«Да ведь она идет! — бормотал он. — Ее ноги без посторонней помощи находят дорогу. Без посторонней помощи?»
Он провел рукой по лбу как бы для того, чтоб отогнать мучительную мысль. В эту минуту мать обернулась к нему, и он отступил назад.
«Какое у нее лицо! — прошептал он. — Бог Авраама! она видит! Она видит!»
Но в этот самый миг она оступилась и упала. У него вырвался вздох облегчения, и он попробовал засмеяться.
«Клянусь Богом, она, кажется, заразила меня своим безумием! Лежи тут и молись своему пророку! Пусть он поможет тебе.»
Он отвернулся и сделал несколько шагов в обратном направлении. Но затем снова остановился.
«Гнев Господень! — подумал он. — За что? В чем моя вина?»
Он беспокойно двинулся, хотел было стиснуть руки, но удержался, и лицо его приняло свое прежнее, вызывающее выражение.
— Это неправда, — громко сказал он, — за мной нет вины! Я не боюсь его, я над ним смеюсь!
Он обернулся и посмотрел вслед матери. Увидав, что она поднялась и продолжает, спотыкаясь, свой путь, он простоял с минуту в борьбе с самим собой, потом реши тельно взял в руку посох и окликнул мать:
— Подожди, мы пойдем с тобой вместе!
II
В тот же вечер Иуда шел один через пустыню. Его одежда была в пыли, ноги изранены, лицо расстроено. Порой он останавливался и прислушивался, порой ускорял шаг почти до бега. Он бормотал невнятные, бессвязные слова, и взор его пугливо блуждал вокруг. Он точно от кого-то спасался.