Тесный, узкий внутренний мир моего «реципиента» так контрастировал с привычным информационным морем двадцать первого столетия, что я натурально ощущал себя узником тюрьмы. И самое хреновое, что бежать из неё некуда. Эрудитов с энциклопедическим багажом знаний можно пересчитать по пальцам даже в Европе, да и там — своя специфика… Самое интересное, что одним из таких эрудитов был Пётр Алексеевич, прошедший путь от полуграмотного подростка, едва умевшего производить простейшие арифметические действия, до одного из лучших инженеров современного мира.
А ведь рано или поздно мне предстоит с ним встретиться. Иван Степаныч, едва я его этой новостью обрадовал, взвыл так, что меня аж передёрнуло.
«Забудь о том! — восклицал перепуганный гетман. — Раскусит он тебя в единый миг!»
«Тебя же не раскусил», — возразил я.
«То я! А ты для него опосля бесед с Алексашкой что раскрытая книга!»
«Бог не выдаст — свинья не съест… Умолкни, дай спокойно помолиться».
Тесная батуринская церковь тоже была деревянной, как и подавляющее большинство здешних строений. После неё и старинные соборы могли показаться огромными. Но я регулярно её посещал, причем не только потому, что так полагалось по местным обычаям. Раньше я не отличался особым рвением в вере, посещая церкви лишь тогда, когда того душа просила. Однако сейчас я чувствовал, что без поддержки, скажем так, высших сил мне этот воз не вывезти. Оттого молитва моя была искренней, хоть и не особенно каноничной.
Я просил не милостей, а вразумления. И капельку удачи. Судя по тому, что за новость тайно принёс после молебна верный сердюк, кто-то там наверху меня услышал.
— … Слово есть к тебе, пане гетман, — шепнул он мне, когда я, отвесив последний поклон на выходе из церкви, надел шапку с меховым околышем и пером, приколотым к оной драгоценной брошью.
— Проводи меня, Дацько, что-то худо стало, — в голос повздыхал я, держась рукою за сердце. — Годы мои, годы…
Казак по прозвищу Незаймай был приближен мною недавно, заменив одного из тех, кого я рассовал по дальним крепостям под предлогом «быть там моими глазами и ушами». Самое интересное, что наслышан о нём я был задолго до того, как оказался…в прошлом. Он — предок моих старых знакомых, матери и сына, людей достойных. Если и пращур таков, то мне повезло обзавестись верным союзником. Гультяй, конечно, как и все тутошние казаки, но голова у него основательная, да и совесть в наличии. Не побежит продавать меня, хоть на ту сторону, хоть на эту — при условии, что и я не стану наглеть. А заметил я его к себе после весьма странной истории: Дацька обвинили, ни много ни мало, в работе на…поляков. Изучив, так сказать, материалы дела, я пришёл к выводу, что кое-кто — не будем тыкать пальцем — попросту решил подставить казака под петлю вместо себя. Ну, ну. Парня оправдал — что было нетрудно, так как он и впрямь был невиновен — к себе приблизил. Теперь не вижу в своём окружении никого преданнее.
— Сплетню худую сего дня слышал, пане гетман, — негромко сказал мне Дацько, едва мы оказались в «кабинете» — горнице с письменным столом — без лишних свидетелей. — Болтали, будто ты грамоту подписал о подданстве королю шведов.
— Ничего я не подписывал, — искренне удивился я. Кстати, это была чистая правда: никаких автографов ни под какими грамотами подобного содержания я точно не ставил.
— Знаю, пане гетман, оттого и удивился, — продолжал казак. — То ты недужным лежал, то князь у нас гостил, да и не было вокруг никого из вызувитов, чтоб такие паскудные грамоты тебе возить. А сплетня есть.
— Догадываюсь, кто мне такой…подарочек подкинул, — помрачнел я: видимо, иезуит решил действовать от моего имени. И ведь наверняка слух по Батурину запустили его люди — чтобы я не вздумал рыпнуться в сторону Петра, не искал его защиты. — Что ж, коли они мне такую подлость учинили, так и я без дела сидеть не стану… Помоги мне за столом разместиться. Письмо напишу, да грамоту, на сей раз истинную, а не подложную.