– О, рест-вар-варатор! – произнёс кто-то заплетающимся языком. Послышался женский хохоток, посыпались короткие реплики. Тем временем к Глебычу присоединился повар Артем.
– А ну-ка дай! Не можешь – не суйся! – заявил он. Ловко выхватил у «рест-вар-варатора» фломастер и тоже принялся малевать.
Наблюдавшие за происходящим гости оживились. Через минуту изображённый на портрете Фёдор был уже с закрученными кверху чёрными усами, в очках и широкополой шляпе. Комнату взорвал безудержный надрывный смех.
Василию Кузьмичу сделалось плохо, от нервного потрясения застучало в висках. Ему захотелось выйти на улицу и подышать свежим воздухом. Он повернулся к Клаве, прикрыл глаза рукой и пробормотал:
– Я больше не могу, пошли отсюда.
– Да, пойдём, – выговорила Клава. Она тоже выглядела нахмуренной, на побледневших щеках её выступили красные пятна.
Все продолжали потешаться над портретом; как супруги вышли из-за стола – никто даже не заметил.
Несколько минут они брели по улице молча. Василий Кузьмич угрюмо смотрел себе под ноги, а Клава примеривалась к шагам мужа и словно ощущала неловкость, что стала свидетелем его жестокого унижения. Обернувшись назад, Клава задумчиво покачала головой и произнесла огорчённо:
– Хорошо повеселились… Ты только не расстраивайся, а то ещё инсульт шарахнет. Что же от них ожидать? Пьяные… Вот проспятся и тогда поймут, что натворили.
Она вдруг закинула голову к ночному небу с бесчисленными мерцающими звёздами и неожиданно для себя запела:
Шёл казак на побывку домой,
Шёл он лесом, дорогой прямой.
Обломилась доска, подвела казака,
Искупался в воде ледяной…
«Какая чудесная песня! Есть же талантливые люди, которые могут такое сочинить!» – подумал Василий Кузьмич, тяжело вздохнул и обнял жену. (Читайте сборник полностью по адресу: Валентин Тумайкин Иуда)
Конец ознакомительного фрагмента