Выясняется, однако, что отношение тогдашнего христианства к современному ему иудаизму вовсе не сводится к тотальному полемическому отвержению. Как показывает недавняя работа Оры Лимор, перевод которой будет опубликован во 2-м номере «Вестника»,[33] ситуация тут носит амбивалентный характер: в целом ряде случаев не только еврейское Священное Писание, но и живая (устная?) еврейская традиция продолжает оставаться для христианского мира источником авторитета. Однако, зависимость эта принципиально отличается от той, что характеризовала первоначальный этап христианской истории. Зародившись в недрах палестинского еврейства, христианство испытало на первоначальном этапе своего существования влияние различных еврейских течений периода конца Второго храма, в т.ч. групп, близких по своим воззрениям кумранской общине (Флуссер). Затем, в первые несколько десятилетий после разрушения Храма, христианство формировалось параллельно раввинистическому изводу иудаизма в рамках полемического диалога с последним (Юваль). В период же, рассматриваемой Лимор, христианство, завершив процесс самоидентификации и размежевания с иудаизмом, заново определяет для себя параметры преемственности.
Как отмечалось выше, в течение нескольких последних десятилетий все больший упор делается на выявлении еврейского контекста христианства и интеракции между двумя этими традициями на ранних стадиях их сосуществования. Такое, оказавшееся весьма плодотворным, развитие событий можно только приветствовать. Однако, сосредоточенность исключительно на иудаизме и христианстве чревата искажением картины. Ряд израильских исследователей обращают наше внимание на то, что в религиозно-культурной интеракции в первые века новой эры были задействованы и другие силы и движения, без рассмотрения которых картина будет заведомо неполна. Так, Ги Струмза в своих работах анализирует роль, которую играли во взаимном «перетекании» тех или иных еврейских и христианских традиций гностические течения (или гностические «изводы» иудаизма и христианства).[34]
Но и включение в рассмотрение «гетеродоксальных» движений гностического толка оказывается недостаточным. В конечном счете в первые несколько веков новой эры и евреи, и христиане, и гностики разного толка были не более, чем религиозно-культурными меньшинствами, существующими в рамках общего для всех них культурного (греко-римского, византийского) контекста. Следует предположить, что контекст этот в известной мере определял формы мышления членов упомянутых меньшинств даже тогда, когда они находились в противостоянии по отношению к «большому миру». Одно из набирающих силу направлений исследований занято выяснением природы этого общего «внешнего» контекста иудаизма и христианства и того, в какой мере он определял формы религиозного существования евреев и христиан — в т.ч. и формы их полемического противостояния друг другу.[35]
Итак, пройдя необходимый этап выявления еврейского контекста раннего христианства и продолжающегося взаимодействия между двумя религиями в первые века их сосуществования, исследователи заново осознают важность «внешнего контекста». Можно сказать, что замкнулся своего рода диалектический виток: на сей раз «внешние факторы» — будь то гностицизм или обще-имперский культурный контекст — воспринимаются как общий фон иудаизма и христианства. Похоже, что израильским исследователям в этой области не грозит заново утратить «еврейскую перспективу»: связи христианства с еврейством и, в частности, с раввинистическим иудаизмом не забываются, но остаются важным элементом общей картины.[36]
Разумеется, ученых, исследующих взаимоотношения иудаизма и христианства в первые века их сосуществования, интересует не только «перетекание идей», но и исторические (социологические, культурные) реалии контактов между евреями и христианами. Тексты (в частности, носящие полемический характер) в целом ряде случаев позволяют попытаться воссоздать отдельные элементы общей картины, и в этом направлении делаются многообещающие попытки. Однако природа имеющихся в нашем распоряжении источников такова, что исследования пока что продолжают быть в значительной степени сосредоточены на истории идей, текстов и традиций.
33
Первоначальный вариант статьи Оры Лимор на иврите, «Qedusha nozrit — samkhut yehudit» («Христианская святость на основе еврейского авторитета») был опубликован в журнале
34
См., напр., Stroumsa G.G.,
35
Упомяну здесь недавние (в ближайшем будущем должна выйти книга) исследования Даниэля Боярина, делящего свое время между Иерусалимом и Беркли. Боярин рассматривает параллельное становление некоторых сходных христианских и еврейских религиозных установок (мученичество, чистота/девственность) в контексте общего для этих двух меньшинств противостояния миру Империи.
36
Это не значит, что опасность утраты «еврейской перспективы» напрочь миновала в других местах. Как заметил Д. Сатран в упоминавшейся выше статье (см. прим. 8), «В то время, как для некоторых исследователей открытия в Кумране послужили предлогом для того, чтобы при обсуждении контекста раннего христианства всецело сосредоточиться на рукописях Мертвого моря, забыв о раввинистическом иудаизме, для ряда других находки в Наг Хаммади (см. прим. 34) послужили предлогом для того, чтобы забыть и о Кумране, всецело сосредоточившись на предполагаемых гностических корнях христианства».