Интересно, что не менее характерным продуктом модерна – можно утверждать что эти два продукта связаны – было создание тоталитарных режимов. Попробуем доказать, что оба конца этого феномена вырастают из модерна. Два условия для существования тоталитаризма это: первое, слепая вера в околонаучную, псевдонаучную теорию, как, например, – социализм; и второе, практическое существование технологий, позволяющих осуществлять, реализовывать тоталитарный режим.
Напоминаю тему. Мы собирались говорить не просто о модерне, а о модерне и еврейском подходе к нему. Давайте посмотрим, где две эти темы пересекаются. Попробуем определить еще раз для этих целей основания, на которых стоит модерн. Во-первых, это вера в абсолютную ценность человеческой свободы, когда предполагается, что потенциал всегда есть и он будет реализован, как только будет дана свобода и это всегда ведет к лучшему.
В скобках добавим некое научное или околонаучное замечание. Это может быть где-то на периферии, но надо отметить, что сам подход, сама идея, что человек может, если его не ограничивать развиваться сколь угодно далеко в любом из воображаемых направлений, эта идея получила смертельный удар с развитием современной генетики. Не надо упрощать и представлять себе, что война Сталина и его комиссаров с генетиками, это – то, что они отдавали предпочтение Мичурину и Лысенко; не надо выдавать или воспринимать это как простой идиотизм.
Есть в этом предпочтении, которое они отдавали любому бегству от генетики, своя глубокая логика. Логика состоит в том, что если я понимаю, что человек гораздо больше запрограммирован, гораздо меньше свободен, чем мне хотелось бы верить, то гораздо меньше причин идти на разного рода революционные эксперименты и пытаться менять природу человека. Потому что гораздо более понятно и гораздо более очевидно, что революционных перемен в принципе не будет.
Говорить о генетике крайне непедагогично. Я объясню, почему это непедагогично. У меня был горький опыт, когда я девочке, своей дочери, в возрасте лет десяти по неосторожности сказал, что, в общем-то, человек на 95–96% такой, какой он родился, и только остальные 5% можно поменять, воспитать, переделать и т. д. С тех пор всякий раз, когда я ей делал замечания или ругал ее за что-то, она мне говорила: «папа это 96 твоих процентов».
В фундаменте модерна лежала вера в то, что вещи можно изменить. Порядок в мире, реальность можно существенно изменить. Был еще один аспект в модерне, который не везде, но в большей степени проявлялся на Западе. Это поддержка и всяческое ободрение желания человека задавать вопросы.
И еще одно основание, которое в принципе универсально для всего периода модерна – это вера в прогресс. Надо понять, что хотя это и опирается на хороший научный базис, в частности, на Дарвинизм, но речь идет о вере. О вере в неизбежность того, что будет завтра лучше, чем сегодня.
Если вы посмотрите, проанализируете старые тексты в этом плане, вы увидите, что модерн совершил поворот почти на 180 градусов. Древний мир во всех его проявлениях от Скандинавских мифов и далее до наших дней нес в себе некую идею Золотого века. Этот век был некогда в истории, но сейчас миновал, за ним был Серебряный век с идеей о том, что все лучшее было некогда в прошлом. Поэтому, когда хотели что-нибудь дома похвалить, то говорили: «Это еще из старых времен, когда все еще было хорошо».
Модерн, в каком-то смысле, перевернул всю эту концепцию, и теперь ожидание лучшего перенеслось в будущее. Сегодня, когда я хочу продать кому-нибудь машину, ночной горшок или что-нибудь другое, я прежде всего объясняю, что это новое. Мне не приходит в голову сказать, что это из старых добрых времен. Я, правда, не знаю, существует ли такая реалия в России, но у нас в Израиле в 2002 году всегда рекламируются модели машин 2003 года – это стандарт на Западе. Завтрашнее молоко безусловно свежее, чем сегодняшнее.
Теперь, когда мы уже относительно убедились в том, что мы понимаем, что такое «современность» широко, пойдем в еврейский мир и посмотрим на это понятие со стороны. Это может выглядеть парадоксально, но еврейский подход к жизни очень не плохо уживается с теми определениями, которые мы дали для модернизма, и похоже они ему вообще родные. Еще раз, возвращаясь к тому, что может показаться парадоксальным, надо сказать, что хотя, модерн был временем весьма травматическим и кризисным для еврейства; но кризис этот не носил характера столкновения идеологий, а был скорее техническим, социальным, столкновением институций, столкновением неких норм, но не столкновением идей.