Атмосферу этого заседания может вполне характеризовать лишь один эпизод. В очередной раз, когда я пытался возразить Сталину и защитить правильность выбранной нами позиции, обычная выдержка и хладнокровие изменили ему. Он схватил за спинку стул и грохнул ножками об пол. В его голосе были раздражение и гнев.
— У вас конструкторский зуд, вы всё хотите менять и менять! — резко бросил он мне. — Работайте, как работали раньше!
Таким Сталина я никогда не видел — ни прежде, ни позже.
ГКО постановил: нашему заводу изготавливать пушки по-старому.
В тяжёлом и совершенно безнадёжном настроении покинул я Кремль. Меня страшила не собственная моя судьба, которая могла обернуться трагически. Возвращение к старым чертежам и к старой технологии неизбежно грозило не только резким снижением выпуска пушек, но и временным прекращением их производства вообще. Вот теперь-то страна действительно останется без пушек!
Ночь я провёл без сна в бомбоубежище Наркомата вооружения.
Выполнить приказ Сталина — беда. Но как не выполнить приказ самого Сталина?!
Выхода не было.
Рано утром 5 января, совсем ещё затемно, ко мне подошёл офицер и предложил подняться наверх, к телефону. Я не пошёл: если хотят арестовать, пусть арестовывают здесь. Тяжёлая апатия охватила меня, мне уже было всё равно. А в том, что меня ждёт, я почти не сомневался: мой спор со Сталиным носил - если не вникать в его суть (выделено нами при цитировании) — характер вызова, а квалифицировать это как саботаж или вредительство — за этим дело не станет.
Через некоторое время офицер появился снова.
— Вас просят к телефону, — повторил он и добавил: — С вами будет говорить товарищ Сталин.
Действительно, звонил Сталин. Он сказал:
— Вы правы…
Меня как жаром обдало.
— То, что вы сделали, сразу не понять и по достоинству не оценить. Больше того, поймут ли вас в ближайшее время? Ведь то, что вы сделали, это революция в технике. ЦК, ГКО и я высоко ценим ваши достижения, — продолжал Сталин. — Спокойно заканчивайте начатое дело. [76]
Что же произошло? Ночью, после грозового заседания ГКО, Сталин, по-видимому, созвонился или встретился с Ворошиловым, и тот рассказал ему о наших делах, обо всём, что видел собственными глазами. Но к этой мысли я пришёл лишь впоследствии, сопоставив события» (приводится по публикации в интернете:
http://victory.mil.ru/lib/books/memo/grabin/23.html).
И В.Г.Грабин — не единственный, кто приводит такого рода факты, когда при обсуждении дел люди доходили до крайней степени выражения своих разногласий во мнениях с И.В.Сталиным. Бывало и такое, что некоторые в пылу обсуждения дела, выражая своё несогласие, сами срывались и начинали орать на Сталина чуть ли не матом, а он потом их успокаивал и признавал их правоту во мнениях по тем или иным вопросам конкретно — многословия, не связанного с конкретными проблемами и делами, И.В.Сталин не терпел.
И особо обращаем внимание читателя на то, что И.В.Сталин принёс свои извинения В.Г.Грабину не мимоходом при очередном обсуждении в Кремле артиллерийских вопросов спустя некоторое время; И.В.Сталин, поняв, что был не прав и проявил несдержанность в отношении В.Г.Грабина, сам искал его для того, чтобы принести извинения и успокоить человека, видя в каком состоянии тот покинул Кремль и сколько вокруг него угодничающих перед вышестоящими руководителями подхалимов, завистников и “сверхбдительных”. [77]
А вот, что утверждает Н.С.Хрущёв в своём докладе ХХ съезду:
«Однажды после войны при встрече Сталина с членами Политбюро Анастас Иванович Микоян [78] как-то сказал, что вот, мол, Хрущёв тогда был прав, когда звонил по поводу Харьковской операции, что напрасно его тогда не поддержали. Надо было видеть, как рассердился Сталин! Как это так признать, что он, Сталин, был тогда не прав! Ведь он “гений”, а гений не может быть неправым. Все, кто угодно, могут ошибаться, а Сталин считал, что он никогда не ошибается, что он всегда прав. И он никому и никогда не признавался ни в одной большой или малой своей ошибке, хотя он совершал немало ошибок и в теоретических вопросах, и в своей практической деятельности. После съезда партии нам, видимо, необходимо будет пересмотреть оценку многих военных операций и дать им правильное объяснение».
Со Сталиным можно было обсуждать и тему репрессий и их необоснованности, но обсуждать не вообще с позиций абстрактного гуманизма, а — конкретно и по существу. А.С.Яковлев приводит свой разговор с И.В.Сталиным в июле 1941 г.:
«— Товарищ Сталин, вот уже больше месяца, как арестован наш замнаркома по двигателям Баландин. Мы не знаем, за что он сидит, но не представляем себе, чтобы он был врагом. Он нужен в наркомате, — руководство двигателестроением очень ослаблено. Просим вас рассмотреть это дело.