— Раз я тебя до ночи ждала, картошки нажарила, мог бы по крайности ее съесть, — скажет.
— Да ну ее, ешь сама свою картошку, на кой мне она, — огрызнется он: оттого, что не такой жены он хотел и не такой жизни, какую он по ее милости ведет.
Год за годом он жил надеждой, что его назначат управляющим одного из сети бакалейных магазинчиков, где он работал, и пусть надежда не сбылась — все равно пенсия ему, как он уйдет на покой, обеспечена. Но за два года до пенсии его уволили — по причине спада, так ему сказали. Нежданно-негаданно выкинули на улицу, а ему даже пожаловаться некому было, кроме как домашним.
— Господи, — сказал мистер Халлоран — семь лет уж как он без работы, а все не может забыть тот день.
А вот Маккоркери спад был нипочем. Он взбирался все выше и выше — в «У Билли» угощал ребят отбивными, что ни год пирушку для них там закатывал, пивом их поил, водил дружбу с нужными людьми, своего притом никогда не упускал. Дальше больше, и вот уже клуб Джералда Дж. Маккоркери нанял целый пароход — устроил знатную прогулку по реке. Повеселились на славу, а Лейси торчала дома — дулась. После выборов в газетах Розину фотографию напечатали — улыбается Маккоркери, и не то, чтобы растолстела, просто видная женщина, пятнастая шуба на ней, к шубе цветы пришпилены, зубы хорошие, как были, так и есть. Господи, вот это жена так жена, всякому бы такую. Мистер Халлоран краем глаза видел костлявую сгорбленную спину Лейси Махаффи, она стояла на одной ноге, чтобы дать отдых другой, руками в стол упиралась, ну как есть заезженная кляча, — ждала, когда утюг нагреется.
— Это Мэгги звонила поплакаться, — сказала она.
— Надо думать, ты ей хороший совет дала, — сказал мистер Халлоран. — Надо думать, наказала надеть шляпку и уйти от него.
Рука миссис Халлоран с утюгом повисла над розовыми атласными штаниками.
— Я ей наказала долг свой помнить, а закон пусть мужчины преступают, — сказала она, и голос у нее был, как у патефона, когда пластинка кончается. — Я ей наказала испытания, Господом ей ниспосланные, со смирением сносить, как сносила ее мать.
Мистер Халлоран взвыл и выбил трубку о ручку кресла.
— Ты, дай тебе волю, весь свет загубишь. Сердца у тебя нет, девчонка только-только замуж вышла, а послушать тебя, так получается, ей некуда податься — ни дома, ни отца с матерью. Только, если она будет дома торчать да картошку чистить и даст мужу собой помыкать, не моя она дочь. Не моя она дочь, и я так ей и скажу…
— Она твоя дочь, и тебе это хорошо известно, так что попридержи-ка язык, — сказала миссис Халлоран, — слушай она тебя, она давно бы уличной стала. Я ей такое воспитание дала, чтоб она в девушках себя помнила, и замужем она тоже помнить себя должна, не то я ее на колено положу да всыплю, — не посмотрю, что выросла. Вот так-то, Халлоран.
Мистер Халлоран откинулся на спинку кресла: шарил на полке над головой, пока не нашарил полдоллара, он его давно заприметил. Зажал монету в руке, быстро встал, обвел глазами комнату — искал шляпу.
— Забирай себе свою дочь, Лейси Махаффи, — сказал он. — Не от меня, от Святого Духа ты ее родила — с ним вечно грешишь. Ну, я пошел — разомну ноги да опрокину пару кружек пивка, а то у меня уже ум за разум заходит.
— На доллар этот, что ты тишком с полки стащил, — сказала миссис Халлоран, — ты даже и не рассчитывай. Ты что думаешь, я ко всему прочему еще и ослепла? А ну положи назад, откуда взял. Доллар этот нам на хлеб насущный на сей день[5] дан.
— Опостылел мне твой хлеб и на сей и не на сей день, — сказал мистер Халлоран. — Пиво — вот, что мне нужно. И не доллар там лежал, а полдоллара, тебе ли не знать.
— Так ли, сяк ли, — сказала миссис Халлоран, — а мне он заместо доллара, И точка.
— У тебя деньги на завтрашнюю картошку в кармане зашиты и невесть сколько еще в черной коробке, одному Богу известно, куда ты ее прячешь, не говоря уж о тех деньгах, что ты за жизнь скопила, — сказал мистер Халлоран. — Эти полдоллара из моего пособия — их я заработал и потрачу их путем. И к ужину я не вернусь, так что у тебя и на этом экономия выйдет. Покедова, Лейси Махаффи, я пошел.