И сразу все вспомнил. Завопил во все горло; упал на ковер, зарылся носом в пыльный шерстистый букет роз.
— Хочу орехов, — вопил он. — Кто забрал мои орехи? Бабушка опустилась обок его на колени, стиснула так, что он не мог пошевелиться. И, перекрывая его вопли своим спокойным голосом, наказала старой Дженет — та стояла в дверях:
— Принесите хлеб, масло и клубничное варенье.
— Хочу орехов, — надрывался мальчуган.
— Да нет же, миленький, — сказала бабушка. — Зачем тебе эти гадкие орехи — от них тебе худо. Сейчас ты поешь бабушкин свежий хлебушек с вкусной клубничкой. Вот что ты поешь.
После этого он успокоился, принялся за еду и все ел и ел. Бабушка сидела подле него, старая Дженет стояла у окна, возле столика, на котором стояли поднос с хлебом и стеклянная вазочка с вареньем. За окном виднелся трельяж, оплетенный красными цветами граммофончиков, над ними жужжали пчелы.
— Не возьму в толк, что и делать, — сказала бабушка, — все так…
— Да уж, мэм, — сказала Дженет, — все и впрямь…
Бабушка сказала:
— Бог знает, чем это кончится. Это ж ужас что…
— И впрямь — чего хорошего, — сказала Дженет, — когда что ни день раздрай, и добро б еще он постарше был.
Они говорили и говорили, голоса их журчали успокоительно. Мальчуган ел и забыл и думать о них. Он знал, как зовут этих женщин, а больше ничего про них не знал. Он не понимал, о чем они говорят; и руки, и платья, и голоса у них были холодные, далекие; они рассматривали его сощуренными глазами без всякого выражения, по крайней мере, он его не различал. Он сидел — ждал, что они будут делать с ним дальше. Надеялся, что его выпустят поиграть. Окна в комнате с бордовыми занавесками, уставленной множеством цветов и большими мягкими креслами, отворили настежь, и все равно в ней стоял полумрак — эта комната была ему незнакома, и он ожидал от нее подвоха.
— Пей-ка молоко, — сказала Дженет и поднесла к его рту серебряную чашку.
— Не хочу я молока, — сказал он, отворачиваясь.
— Пусть его, Дженет, не надо заставлять, — поспешила вмешаться бабушка. — А теперь, миленький, беги-ка в сад. Дженет, достаньте его обруч.
По вечерам приходил рослый незнакомый мальчугану дядька, его обхождение ставило мальчугана в тупик.
— Говори «пожалуйста» и «спасибо», юноша, — рявкал он, нагоняя страх, даже если давал самую что ни на есть ерунду. — Ну как, юноша, к бою готов? — спрашивал он, сжимая волосатые кулачищи, и делал выпады. — Давай, давай, учись боксировать — пригодится.
— Не делай из него грубияна, — сказала бабушка. — Еще успеется.
— Мама, ты же не хочешь, чтобы он вырос слюнтяем, — сказал дядька. — Закаляться надо сызмала. А ну-ка, юноша, поднимай клешни.
Мальчугану понравилось, что руки можно называть по-новому. Он научился кидаться на незнакомого дядьку — его звали дядя Дэвид, — бить, насколько хватало сил, кулаком в грудь; дядька хохотал, в свою очередь бил его дряблыми волосатыми кулачищами. Случалось и так — правда, не часто, — что дядя Дэвид приходил домой среди дня. В другие дни мальчуган без него скучал и болтался у ворот, выглядывая, не покажется ли тот вдали. Однажды вечером дядя Дэвид принес под мышкой большую квадратную коробку.
— Поди-ка сюда, юноша, посмотри, что у меня тут, — сказал он и сдернул с коробки веревку и зеленую обертку — коробка была доверху набита плоскими, свернутыми штуковинами. — Дядя Дэвид положил одну из них мальчугану в руку. Мягкая, шелковистая, ярко-зеленая, она оканчивалась трубочкой.
— Спасибо, — мальчуган поблагодарил как положено, но что делать со штуковиной, не знал.
— Воздушные шары, — торжественно объявил дядя Дэвид. — Приложи-ка трубочку к губам и дунь хорошенько.
Мальчуган дул изо всех сил, и зеленая штуковина все больше округлялась, утоньшалась, серебрилась.
— Развивает грудную клетку, — сказал дядя Дэвид. — Дуй еще. Мальчуган дул и дул, и шар становился все больше.
— Довольно, — сказал дядя Дэвид. — Хватит. — И закрутил трубочку, чтобы из нее не вышел воздух. — Вот как это делается, — сказал он. — А теперь давай надуем я один, ты другой, посмотрим, кто быстрее.
Они дули и дули, дядя Дэвид, тот особенно старался. Он и сопел, и пыхтел, и дул что есть мочи, но мальчуган его опередил. Дядя Дэвид еще толком не приступился, а у мальчугана шар уже стал круглый-прекруглый. Он до того загордился, что пустился в пляс, выкрикивая:
— Моя взяла, моя взяла, — и снова дунул в трубочку. И тут шар как лопнет; он до того напугался, что его замутило.
— Ха-ха, хо-хо-хо, — веселился дядя Дэвид. — Молодчага. У меня бы так нипочем не вышло. Давай-ка, попробуем. — Он стал дуть в трубочку — и красивый шар рос-рос, заколыхался и лопнул — в руке у него остался лишь яркий обрывок резины. Вот это игра так игра. Они играли до тех пор, пока не пришла бабушка и не сказала: