— Делай все точь-в-точь, как я.
Она была чуть повыше его, и волосы ее — короткие, блестящие кудряшки цвета пепельницы на папином столе — стояли торчком. Она твердила:
— Ты не умеешь танцевать.
— И вовсе умею, — говорил Стивен и держал ее за руки, и прыгал вокруг нее, — и умею вовсе. — У него не было никаких сомнений на этот счет. — Это ты не умеешь танцевать, — говорил он Франсес, — это ты не умеешь танцевать совсем.
Потом им нужно было поменять партнеров, а, когда им снова пришел черед танцевать вместе, Франсес сказала:
— Мне не нравится, как ты танцуешь.
А вот это уже меняло дело. Ему стало не по себе. И, когда патефон снова заиграл «Там-тара-там, там-тара-там», он уже прыгал не так высоко.
— Ну же, Стивен, у тебя хорошо получается, — сказала учительница — она очень быстро размахивала двумя руками сразу. Танец закончился, и они еще минут пять играли в «отдыхаем-отдыхаем». Отдыхали они так — болтали руками взад-вперед и крутили головами. Когда Дженет пришла за ним, ему не захотелось идти домой. За обедом бабуля дважды выговорила ему за то, что он окунает лицо в тарелку.
— Это тебя в школе такому учат? — сказала она.
Дядя Дэвид был дома.
— А вот и ты, юноша, — сказал он и дал Стивену два шарика.
— Спасибо, — сказал Стивен. Сунул шары в карман и забыл про них.
— Говорил же я тебе, что малый обучаем, — сказал дядя Дэвид бабушке. — Слышала — он сказал: «Спасибо»?
Днем, в школе, учительница раздала большие комки глины и велела вылепить из них что-нибудь. Все, что угодно. Стивен решил вылепить кошку, такую, как мамина Мяучка у них дома. Мяучку он не любил, но подумал, что кошку вылепить проще простого. Однако глина никак не лепилась. Распадалась на комки. И он бросил лепить, обтер руки о свитер, вспомнил про шарики, взял один и стал надувать.
— Поглядите на Стивенову лошадку, — сказала Франсес. — Нет, вы только поглядите.
— Это не лошадка, это кошка, — сказал Стивен.
Дети столпились вокруг них.
— Похоже на лошадку, совсем немножечко похоже, — сказал Мартин.
— Это кошка, — сказал Стивен и топнул ногой — он чувствовал, что лицо у него горит.
Дети засмеялись, заахали над Стивеновой кошкой, походившей на лошадку. Учительница подошла к ним. Так-то она сидела у входа в комнату за большим столом, заваленном бумагами и всякими штуками для игры. Она взяла у Стивена комок глины, вертела, разглядывала — глаза у нее были добрые.
— Вот я вам что скажу, дети, — объявила она, — каждый может делать все, как ему нравится. Если Стивен говорит, что это кошка, значит — это кошка, но, может быть, ты, Стивен, все время думал о лошадке?
— Это кошка, — сказал Стивен. Он исстрадался. Понимал — надо было сразу же сказать: «Да, это лошадь». И тогда его оставили бы в покое. Им бы нипочем не догадаться, что он пытался вылепить кошку. — Это Мяучка, — голос у него дрожал, — просто я забыл, какая она из себя.
Шар его опал. Он снова взялся его надувать, изо всех сил сдерживая слезы. А там настало время идти домой, и за ним пришла Дженет. Учительница была занята: забирать детей пришли и другие взрослые, — она говорила с ними, и Франсес сказала ему:
— Дай мне твой шарик; у меня нет шарика.
Стивен отдал ей шарик. Он был рад, что может дать ей шарик. Сунул руку в карман, вынул другой шарик. Рад-радехонек, отдал ей и этот. Франсес взяла шарик, потом отдала обратно.
— Давай ты будешь надувать один, я другой — наперегонки, — сказала она.
Они надули шарики до половины, но тут Дженет взяла Стивена за руку и сказала:
— А ну пошли, у меня сегодня дел невпроворот.
Франсес припустила за ними, кричала:
— Стивен, отдай мой шарик, — и выхватила у него шарик.
Стивен не понимал, чем он ошарашен — тем ли, что унес шарик Франсес, или тем, что она выхватила шарик, точно он и впрямь ее. Мысли в нем мешались, он волочился вслед за Дженет. Но одно он знал твердо: Франсес ему нравится, завтра он ее снова увидит и принесет ей еще шарики.