Директор, однако, не сдавался.
— А знают ли, интересно, там, что ваши студенты эльфами и орками рядятся да по лесу с деревянными мечами бегают? Не то самодеятельность, не то военные тренировки замаскированные…
Профессор заинтересованно взглянул на Оксану.
— А в самом деле, что это там у вас? Слухи до меня доходили…
— Понимаете, Иван Артурович, — студентка замялась. — У нас и инсценировка, и военная игра — все вместе… Главное, очень интересно!
— Ну и как же на это смотрит комитет комсомола? — прищурился профессор сквозь трубочный дым.
— Университетский — положительно. А в райкоме носом крутят. Зато в ЦК заинтересовались.
— Вот и надо, чтобы заинтересовались… и разобрались! Как вы вместо того, чтобы мобилизовать молодежь на решение народно-хозяйственных задач, забиваете ей голову всякими реакционными… сказками! Мы этого так не оставим, не надейтесь!
Директор вышел, хлопнув дверью.
— Какой злобный дурак! Товарищ Сталин уже разобрался. И без таких, как он, — сказала Оксана.
Профессор с усмешкой выпустил клуб дыма.
— Если Арагорн — это Сталин, то Саруман, конечно же, Троцкий. Сколько можно говорить, что я не пишу политических памфлетов!.. В России царей нет и уже не будет. И все же для меня Сталин — лучший из царей. Да, я, старый монархист, нашел здесь все, что на Западе извратил и опозорил этот наглый невежда Гитлер. Все нордические добродетели: верность долгу, повиновение, честь. Вы все время строите что-то новое — но при этом умеете уважать старину. Вот почему я с вами, несмотря на всех типов вроде этого.
Помедлив, студентка спросила:
— Скажите, а за что вы попали в лагерь? Какой-нибудь мерзавец оклеветал?
— Нет, я действительно наговорил всякой чепухи, за которую в военное время нигде не прощают. Здесь, впрочем, и в мирное. И донес на меня не мерзавец, а Том Мак-Грегор, механик из Глазго. Потом он даже приходил извиняться — когда почитал мои книги.
Взгляд профессора сквозь трубочный дым словно видел что-то далекое.
— В лагере я насмотрелся на ваших антисоветчиков. Как они презирали собственный народ! И как ждали оккупантов! Сначала американцев, потом немцев с японцами… А еще я видел старых троцкистов. И понял, что тех коммунистов, которых я не любил и боялся, больше нет. Их извел Сталин. Оставшиеся, по крайней мере, умеют беречь природу и уважать прошлое.
Иван Артурович протянул студентке рукопись.
— А перевод доработайте. До конца недели.
— Непременно. До свидания, Иван Артурович.
Оксана направилась к библиотеке. Надо будет найти Радху и договориться насчет словаря Мёбиуса. А заодно сказать этой простушке из Варанаси, чтобы запрятала свой платок со свастиками. Тут ведь не Народная Республика Бхарат, тем более не немецкий протекторат Арьястан, а Москва. Ну, а потом — к Дане и его оперотрядникам. Репортаж для многотиражки она твердо обещала.
Иван Артурович спустился лифтом на первый этаж, вышел из университета и не спеша пошел по скверу. Да, пожалуй, пора выходить на пенсию. Тогда будет хватать времени и на охрану природы, и на памятники. Главное же — он допишет, наконец, «Сильмариллион».
— Мистер Толкин?
Перед ним стоял высокий мужчина со светлыми кудрявыми волосами, словно сошедший с борта драккара. Обращение «мистер», вместо «комрид» — «товарищ», было необычно даже для приехавшего из Британии или с Аляски, и потому настораживало.
— Да, я Джон Рональд Руэл Толкин. Чем могу быть полезен?
— Джон Хандерсон, историк. Это не единственное мое имя.
Еще и девонширский акцент. Этот викинг явно прибыл из Англии. То есть из Рейха.
— Профессор, я передаю вам привет от ваших английских почитателей. Да, в доброй старой Англии вас читают, хотя за «Властелина» там можно угодить в гестапо.
Толкину приходилось говорить с подпольщиками-англичанами. Но «мистера» он от них ни разу не слышал.
— Скажите… Как там, в Англии?
— Народ живет хуже, чем до войны — здесь коммунисты не врут. Но, как говорят русские, нет худа без добра. Заводов теперь гораздо меньше, а воздух и реки стали чище. Руины фабрик зарастают лесом. Безработных немцы отправляют в трудовые лагеря или в колонии. Так что трущоб стало даже меньше. А в вашем любимом лесу в Грейт-Хейвуде мы устраиваем … нечто вроде военных игр или спектаклей по вашим книгам.
Профессор вздрогнул. Знают подмосковные и английские «эльфы» что-либо друг о друге? Или одна идея родилась независимо по обе стороны «железного занавеса»?
А викинг продолжал:
— Мы внимательно, очень внимательно читали ваши книги. И знаем: никакой вы не коммунист. Мордор — это большевистская Россия. А Война Кольца — это Вторая мировая, какой она могла бы быть. Запад против Востока, вся Европа — против русских и азиатских дикарей. Увы, Чемберлен затеял дурацкую войну с Германией. А Черчилль не прекращал ее, пока его самого не изловили и не расстреляли в канадских лесах. Если бы не эти два глупца, мы, европейцы, общими силами взяли бы Москву, дошли до Волги и двинулись дальше — навстречу японцам.
— Так вы не из черчиллистского подполья?
— Западную демократию мы любим не больше вашего, профессор, — усмехнулся Хандерсон. — Она может дать Кольцо Всевластия любому орку. К счастью, ее уже нигде нет… Джерри и люди Мосли считают нас за своих. Сэр Освальд, конечно, немало сделал, чтобы Англия вообще сохранилась. Гитлер ведь поначалу хотел поступить с нами, как с поляками. И поступил бы так, не будь рядом красной Британии. Так или иначе, Англия не исчезла. Но нам этого мало.
— Так вы надеетесь возродить Британскую империю?
— Империя Запада уже есть — это Рейх. И незачем его раскалывать. НО немцы и англосаксы — две руки Одина. И эти руки должны стать по крайней мере равны. Тогда мир содрогнется перед Севером!
Холод проник в душу профессора. Этот викинг и те, кто его послал, читали, казалось, не только книги Толкина, но и самые затаенные его мысли. Впрочем, не так уж он с ними и таился до войны. Как-то даже хвалил одного британского фашиста, воевавшего за Франко.
Ни профессор, на Хандерсон не обратили внимания на шедшего по аллее высокого, богатырски сложенного мужчину в сером костюме и широкополой стетсоновской шляпе, с портфелем в руке. Зато его заметила Оксана и последовала за ним, оставив группу ребят с красными повязками.
— Профессор, мы можем организовать вам и вашим родным побег в Рейх. Тогда ваши книги будут выходить на Западе. И вы сможете окончить «Сильмариллион» без оглядки на МГБ и Главлит.
Перед глазами встали Грейт-Хейвудские леса, аудитории Оксфорда. Аресты, допросы, лагеря? Всем этим он рисковал и здесь. Достаточно доноса очередного Живчикова…
— Вы думаете, под присмотром гестапо и лорда Гав-гав[2] мне будет легче писать? Я о многом жалею, но не о том, что Англия не соучаствовала в преступлениях Гитлера. И не о том, что Россию не опустошили его орки. Уезжайте в свой Мордор, мистер Сукин Сын[3], и передайте своим друзьям, что Джон Толкин в таких почитателях не нуждается!
Глаза викинга блеснули сталью. Правая рука опустилась в карман.
— Кажется, для нашего движения вы будете полезнее в качестве мученика, погибшего от рук МГБ.
Руки профессора, привыкшие к лопате (огород он держал еще в Англии), были далеко не слабыми. Резкий удар тростью снизу вверх, под челюсть едва не сбил Хандерсона с ног. Следующий удар, по локтю, парализовал правую руку. Викинг мог бы свалить старика и одной левой. Но тут богатырь в «стетсоне» бросился к ним, четким боксерским хуком уложил Хандерсона наземь и направил на него револьвер.
— Ребята, сюда! На Ивана Артуровича напали!
Полдюжины студентов с красными повязками подбежали со всех ног, подняли викинга, заломили ему руки. Их предводитель, крепко сложенный парень в берете и клетчатой рубашке, вытащил у него из кармана пистолет. Боксер, улыбнувшись, приподнял шляпу:
— О'кей, ребята. Боб Говард еще не разучился бить мерзавцев.
— Вот видишь, Даня, Роберта Исааковича я сразу узнала, — сказала Оксана рыжему.