- Чего ж не в городе живёшь, дедушко? - нарушил молчание Иван.
- А чего мне в городе-то делать? - вздохнул старик. - Мы с Подвинья, из-под самого Полоцка утекли. Жили себе в деревеньке нашей, за лесами и болотами. Не знали над собой ни князя, ни боярина, покуда не наведался в наши края боярин из Полоцка. Чудом прознал он про нашу деревеньку и захотел прирезать к своим угодьям. Поставили его тиуны знамёна, а к нам привезли попа - чтоб крестить в новую веру…
- Так вы что же, язычниками были? - глянул в лицо старичины Иван.
- Погаными нас тот поп называл, - нахмурился дед. - А мы веру отцову и дедову крепко блюли. Наши пращуры из-под Полоцка утекли, когда ещё при Изяславе, деде Всеслава Чародея, стали наших богов в Полоту кидать. Думали, в чащах спасём веру отцову, до нас добрались… Да-а… Зачали было боярские отроки по наущению попа наших богов в болото кидать, а мой сын, Крутом его звали, с другими вместе бросился их отстаивать. Крепко сшиблись они тогда с отроками. Моего сынка и иных других похватали. Поп и стал их стращать - дескать, в ад попадёте, коли с идолами знаться будете. А Крут-то мой и ответь - лучше с родными богами в огне гореть, чем с чужими в раю жить… Вот и повелел поп сынка моего живьём спалить. Отогнали нас в сторонку, богов наших утвердили, промеж них Крута, хворостом обложили и запалили с четырёх концов, - старичина всхлипнул и отёр слезу дрожащим пальцем. - Муку принял мой сынок, а от своих родных богов не отрёкся… И ещё трое наших парубков с ним вместе. Верю - ныне они в Перуновой дружине первые… А мы сюда подались. Сперва-то, правда, хотели к Литве уходить, да у них обычай иной. Помыкались мы, да тут и осели. Старуха моя в дороге померла, осталась одна доченька. Тут уже двадцать годов живём. У меня уж внук старший отрок - тоже Крутом звать.
- Как же ты один здесь живёшь? - Иван обернулся на низенькую, вросшую в землю избушку, крыша которой поросла мхом и травой.
- А живу - не жалуюсь, Стрибогу молюсь да Велесу. Только недолго мне жить осталось. Скоро в домовину ложиться.
- Там встретишься со своим сыном, - неловко попытался утешить Иван.
- Нет, - твёрдо покачал головой старичина. - Сынок мой принял смерть воина. Могила его в огне, и призвал его Перун на небеса. А мне судьба идти в подземный мир, к Велесу, богатства его стеречь. Там уж старуха моя. С нею и свидимся.
Дед замолчал, и Иван замолчал тоже, сидя рядом на бревне и глядя на вздувшуюся реку. Весна начиналась бурная, и, чем теплее становилось вокруг, тем слабее была боль в душе молодого князя. Молодость - она тем и хороша, что не умеет долго печалиться. Совсем прижился Иван в Берладе и уже хотел только одного - показать этим вольным людям свою удаль в бою.
Весна в Берладе - нерадостное время. Ни пешему, ни конному дороги нет. Не пашут, не сеют берладники - живут тем, что в лесу добудут, в реке выловят да на копье возьмут. А весной, когда дороги развезло, а на реках ломается лёд, торговые людишки по домам сидят - никакого прибытка. Да и в набег не уйдёшь - у большинства кони, как половецкие - всю зиму на одной траве живут. Отощали, ослабли, а какой ты в степи вояка без доброго коня? Вот и сидели люди по домам, ждали у моря погоды.
А как всё зазеленело, так и ожила сонная Добруджа. По улочкам скакали верховые, в каждом доме проверяли сбрую, осматривали доспехи и оружие - у кого какие были. На торгу у вечевой ступени, где обменивали рыбу на плетёные короба, а кожаные чоботы на меха, что ни день, слышался нетерпеливый говор. Когда проходил по торжищу кто-нибудь из воевод, ему вслед кричали, звали в походы.
Ещё не распустились до конца листья на ивах и тополях, Домажир как-то сказал Ивану:
- Будя баклуши-то бить. Подымай своих людей, Ростиславич, да снаряжайтесь в поход. Пройдёмся по Дунаю, посмотрим на торговые лодьи.
- Почто на Дунай? - удивился Иван. - Нешто иной земли мало? Валахи, болгары тож…
- Не тебе решать, - оборвал его кузнец. - Я вольный воевода, а ты покамест сопля и не тебе поперёк старшим молвить!
- Я князь, - вскипел было Иван.
- Нешто Берлад твоё княжество? - прищурился Домажир. - Мы на вече тебя не кликали, главой над собой не ставили. Хочешь, чтоб к слову твоему прислушивались - покажи сперва, каков ты есть. А то орать-то вы все, молодые, горазды, а как до дела - так в кусты!… Со мной пойдёшь - и весь сказ. А не любо - берладская земля никого насильно не держит.
Иван замолчал, проглатывая обиду. Вот она, доля изгоя! Живи, где приют дали и радуйся, что не гонят за порог, как старого беззубого пса. А впрямь, разве худо ему тут жилось? Хлебом-солью делились, место под крышей нашли, люди его тоже сыты и обогреты. Чего жаловаться? Только и остаётся, что хозяевам за добро отплатить верной службой. А там, глядишь, по-иному всё обернётся.
- Любо, воевода, - только и сказал. - Когда в поход?
- Охолонь, - Домажир ударил его по плечу. - Успеется!
Вышли через несколько дней, когда вся дружина Домажира была готова. За зиму у многих Ивановых дружинников нашлись тут приятели, так что княжеские вой сразу смешались с простыми берладниками - иных и по кольчуге не отличишь. Собрались как половцы - вели в поводу сменных коней, на которых навьючили дорожный припас, кошмы для сна и оружие. Обоза не было - съестное тоже везли с собой.
У берега Прута встретились на лодьях свои же, берладники. Спешили они - замечены были выше по течению торговые лодьи. Шли с Коломыя и, по всему видать, направлялись в Малый Галич, что стоял в устье Дуная. Шли не торопясь, бережась из-за большой воды, которая в том году спадала медленно. Ещё мутный после половодья Прут нёс выдранные с корнем деревья, брёвна, иногда тушки утонувших зверей.
Выслушав видоков, Домажир хлопнул себя ладонью по колену:
- Удача сама идёт в руки! Не иначе, как князь нам счастье приманил.
Иван невольно смутился - видоки посматривали на него, как на заморскую диковину. Один даже пихнул локтем дружинника, спрашивая, правда ли, это настоящий князь?
- Рано про удачу заговорили, - только и молвил Иван. - Не ощипав лебедя, уж кушаем.
- Твоя правда, Ростиславич, - посерьёзнел Домажир и махнул рукой: - Поворачивай! Ищи место!
Дале никуда не поехали - засели в лесочке, а видоков с лодьями пустили дозорными, как простых рыбарей. У них и сети с собой были. Дожидаясь, берладники покидали их в воду, расположились на бережку. Засада засадой, а добрый улов никогда не помешает. Заодно утку били, баловали себя свежатинкой.
К тому времени, как показались купцы, рыбаки уже вытаскивали сети, бросая в лодки улов. Рыбы было мало - ставили абы где, но не это волновало берладников. Иная добыча сама шла в руки.
Лодей было пять, и все русские. Осанистые, с широкими бортами, они не спеша волоклись вниз по течению. Ветер был слабый, люди сидели на вёслах.
- Эй! Куды размахались вёслами-то? - закричал, вставая на лодке, старшой дозора. - Сети нам порвёте, скаженные!
- А вы чо тут сети ставите? Аль не видите, кто идёт? - гаркнули с передней лодьи.
- Река не куплена, а земля тут вольная - где хошь, там сеть и ставь.
- Много рыбки-то наловили? - купцы свешивались с бортов, смотрели на рыбаков.
- Сколь ни есть, вся наша.
- А вы чьи?
- Сами по себе. Вольные!
- Находников не видели?
- Видели. Большая ватага вверх по реке надысь проскакала. Дюже спешили. У вас там всё тихо, аль опять валахи зашевелились?
Валахи часто спускались с Трансильванских гор и, перейдя Быстрицу, нападали на деревеньки и хутора поселенцев. За то и берладники частенько тревожили их сёла, угоняя скот.