- Сам! - воздел отец Онуфрий палец. - Сам себя стола лишил, ибо непотребствовал много и грехи его велики были суть! А и Галич тоже супротив Божьего промысла пошёл - ибо всякая власть от Бога. Господь суров, но и милосерд. Карает он нас за наши грехи, но и воздаёт каждому по справедливости.
- Что же выходит, отче? Владимирко Володаревич Галичу за грехи был послан?
- За грехи наши тяжкие. Ибо заслужили мы такого князя и должны были, не ропща, нести крест свой. Мы же возроптали, и за то разгневался на нас Господь, привёл супостата на наши сёла и нивы! А и сам князь Владимирко тоже супротив Божьего промысла восстаёт - ибо неисповедимы пути Господни и одною рукой дарует он, а другой отнимает. И в горе, и в радости надо быть одинаково твёрдым.
Мирон за спиной Ивана чуть слышно зафыркал - бывший боярский отрок имел на всё своё мнение. Отец Онуфрий недовольно зыркнул в его сторону.
- Ты бы помолился, отче, чтобы Господь даровал нам победу, - попросил Иван.
- Молюсь, сын мой. Денно и нощно молюсь, дабы уменьшилось беззаконие на нашей земле, чтобы не лилась зря кровь, не гибли люди христианские. Ведь от людей своего языка страдаем!… Нет, грешен и аз есмь, ибо не зрю Божьего промысла в том, что совершается. Не даёт мне Господь узреть истину!
Поп отвернулся к иконам, истово осенил себя размашистым крестом. Иван тоже перекрестился, дружинники последовали его примеру.
На улице встречал яркий весенний свет. Солнце с синего неба брызгало огнём, крытые золотом купола весело блестели, во всю глотку орали воробьи. Отрок подвёл Ивану коня. Вскочив в седло, князь поехал улицей, справа и слева толпился народ. Люди, которым в соборе место было самое последнее, тут ухитрились пробиться в первые ряды и созерцали своего князя. Бояре с ближними отроками пристраивались позади, толкали друг друга конями, выясняя, кто более достоин ехать рядом с Ростиславичей.
Легко и весело было Ивану. Весёлый яркий свет, тепло и пестрота людской толпы сами собой вызывали Улыбку на лице. Но слишком часто мелькали в толпе люди в бронях - кто в стёганом кожухе, кто в кольчужке, кто с топором и рогатиной. Да его молодцы с утра парятся в кольчугах и при оружии.
Три недели уже бились галичане с войском Владимирки Володаревича. Чуть ли не ежедневно были приступы, люди спали вполглаза. Жёнки и матери бегали на стену, носили родным поесть. В иных домах уже успели оплакать убитых - среди ярких женских и девичьих уборов нет-нет, да и мелькал чёрный вдовий плат.
Не завернув к терему, Иван поехал к стене. Там сейчас постоянно теснились ополченцы. Горожане смешались с посадскими. Кое-где виднелись боярские отроки - обороной руководил Молибог Петрилыч с воеводой Никифором и тысяцким Вышатой Давидичем.
Издалека заметив боярина Молибога, Иван сразу направился к нему на стену. Боярин стоял у зубца и смотрел вниз.
Посады были частью сожжены, частью разобраны. Уцелели только те избы, которые были заняты княжьими и боярскими людьми. До самого берега реки раскинулся стан - стояли возы, уперев оглобли в небо, ходили люди. Где-то суетились и кричали - готовился новый приступ. Покамест под стеной разъезжали самые нетерпеливые, перебрасывались с защитниками стрелами.
- Ты бы, княже, поосторожнее! - остерёг Молибог Петрилыч Ивана. - Не ровен час, шальная стрела долетит! Бережёного Бог бережёт!
- Ничо, - уверенно откликнулся Иван. - Мне на роду написано в бою уцелеть.
- Так то ещё не бой. Бой впереди. Вот-вот пойдут на приступ.
Замечая приготовления, галичане подтягивались к стене. Кто-то уже проверял стрелы, примеривался стрелять в ответ. Меткий выстрел сбил с коня одного.
Другой схватился за простреленное плечо, поскакал, клонясь в седле, прочь. Но тут стали подтягиваться к стенам Галича рати.
Ополченцы на стене хмурились, лишний раз проверяли луки и рогатины, озирали толпу внизу.
- Эка силищи-то нагнано, - раздавались негромкие голоса. - И откуда столько народа!
- Небось со всех городов князь Владимирко-то народ согнал…
- Крепко он за нас взялся!
- А пущай крепко - скорее руки отсохнут…
- Выстоим!
- Чего - «выстоим»! Тамо вона какая сила!
- А за нас Бог. И князь наш!
Выкрикнувший запальчивые слова молодой ещё ополченец - юнец, усы только-только пробиваются, - оглянулся на Ивана Ростиславича: слышал ли тот. Князь и ухом не повёл - только пристальнее вгляделся в людей внизу. Согнанные в ополчение мужики бежали под стены неохотно. Галичане ночью обильно полили стену водой, теперь она вся покрылась толстой коркой льда, так что ни зажечь, ни вскарабкаться не удавалось. А сверху из-под заборол летели стрелы, и то один, то другой мужик падал. Снизу начали стрелять в ответ.
Бой постепенно разгорался. Ивана мягко оттёр в сторонку Молибог Петрилыч:
- Ты бы, княже, пересидел где в сторонке. Тута и без тебя управимся, а тебе под стрелы подставляться зазорно. Ещё подстрелят.
Дружинники окружили князя. Мирон, низко надвинув на глаза шлем, скалился в злой горячей усмешке:
- Сейчас бы в чисто поле выйти, да попытать силу силой! А то сидим, аки крысы, и ждём, пока нас выкурят.
Иван так и загорелся. С начала осады он втайне мечтал о настоящей сече - в Звенигороде сказывал пестун, как ходил в молодые годы с дедом Володарем в бой, как совсем безусым отроком ратился и с погаными, и с ляхами, и даже со своим братом-русичем, когда была на Волыни замятия из-за Ярославца Святополчича. Недавно помер старый пестун, а рассказы его живы до сих пор и будоражат кровь. Не пришлось отцу Ростиславу как следует показать свою удаль. Так неужто сыну судьба отказала в воинском счастье?
- А верно ты молвил, Мирон, - кивнул Иван. - Кабы выйти из-за стен, да кабы ударить по стану стрыеву!…
- Выйти-то можно, - в Ивановой дружине большинство было молодо-зелено, разговор подхватили с лету. - Да маловато нас!
- Удальцов кликнем. Нешто нет в Галиче добрых рубак?
Чуть откатили вспять волны ополченцев, подхватывая своих убитых и раненых, а по улицам Галича поскакали вершники - звать добровольцев на княжий двор. О вылазке говорили тайно, боясь перебежчиков и боярских наушников - а вдруг как начнут отговаривать князя? - но всё равно большинство как-то проведало о том, что ночью Иван ведёт дружину во вражий стан.
В числе добровольцев оказались и боярские отроки, а от них проведали и сами бояре. Чуть не полным числом явились на княжий двор. Иван в просторных сенях примерял бронь.
- Чего удумал, княже? - петушиным, дрожащим больше обычного голосом вопрошал Хотян Зеремеевич. - Виданное ли дело…
- А чего мне - за вашими спинами хорониться? - запальчиво ответил Иван. - Не для того я ставлея Галицким князем, чтоб заместо меня другие город обороняли! Я отец вам - вот и надлежит мне о детях своих печься! А идут со мной только те, кто сам охочь идти!
У боярина Хотяна сын, без году неделя в княжеской дружине, тоже собирался и сманил с собой почти половину отроков.
- А ну, как убьют тебя? Чего тогда делать? - всплеснул руками боярин Скородум. - Владимирке вдругорядь не поклонишься!
- Убьют - знать, судьба моя такая. А как после быть - сейчас загадывать негоже. Бог даст, всё образуется.
Бояре переглянулись. В глазах и на лицах многих тревога мешалась с гордостью - вот, мол, каков наш князь! Не прогадали - выбрали себе добра молодца!
Всего набралось три с малым сотни воев - половина княжеские да боярские отроки, а остальные - вольные галичане. Из города выбирались тайно, дождавшись полной темени. Заледеневшие ворота пришлось раскалывать ломами, чтобы выпустить конников. Без огней, чтоб во вражьем стане не догадались, со стены следили за дружиной дозорные. Половина ополчения не спали, готовые по первому зову броситься на подмогу князю и его воям.