Путь лежал прочь от больших городов, в сторону и от Чернигова, и от Новгорода-Северского. Мчались по бездорожью, то застревая в сугробах, то выскакивая на лёд небольших речушек, пока не достигли Снови. Но по широкой реке легче было двигаться не только беглецам, но и погоне, потому свернули на первую попавшуюся притоку.
Это была река Ирпа, на которой стоял городок Ропеск. Десятник отряда, Фёдор, склонился к возку, где сидела княгиня:
- Велишь сразу к городу править или сперва пусть на вороп кто съездит? (На вороп - в разведку. - Прим. авт.)
- Делай, как хочешь, - подняла на него усталые глаза Елена.
Фёдор ускакал к Ропеску сам. А воротился не один. Вместе с ним были ещё десятка три всадников, а впереди гарцевал на сером в яблоках жеребце молодой витязь в княжеском корзне.
Ещё издалека Фёдор махнул шапкой своим - мол, стойте на месте. Елена молча выбралась из возка. Она слишком устала, чтобы бороться дальше. Даже если это и ловушка, она готова на всё.
- Елена Васильевна, - молодой всадник лихо спешился, - здравствуй! Как услышал я, что ты приехала, так и поспешил навстречу. Ропеск мой - городок малый, да Чернигов нам, Всеволодичам, не указ. Будь гостьей моей, отдохни с дороги!
- Всеволодичам? - пролепетала Елена.
- Ярослав я, брат Святослава Всеволодича Новгород-Северского, - ответил юноша.
Он с улыбкой протянул руку, и Елена, заплакав от облегчения, бросилась к молодому князю и обняла его.
А ещё через седмицу обнимала уже мужа в Гомеле, куда её с бережением и под присмотром проводил Ярослав.
Глава 11
Забрав жену, казну и верных соратников, Изяслав Давидич ушёл в вятичские леса, где затаился, прислушиваясь к тому, что происходит на Руси.
Всё то время, что Елена моталась по Черниговщине, в Киеве не было князя. Поступив осмотрительнее своего отца, Мстислав Изяславич пригласил на золотой стол стрыя Ростислава Мстиславича. Тот с радостью принял приглашение, но поставил условием, чтобы и ноги Климента Смолятича не было в окрестностях Киева. Митрополит Константин же уехал в Чернигов, когда туда вошёл Мстислав, и отказывался возвращаться. Сам Мстислав неожиданно упёрся (Константин проклинал его отца и его самого с братьями, его не признала половина земель), он не хотел, чтобы сварливый грек снова стал главой Русской церкви. Ростислав стоял на своём:
- Климента Смолятича не благословил в Царьграде патриарх, он не имеет права быть пастырем Всея Руси.
Так рядили и спорили большую часть зимы, пока не догадались встретиться в Вышгороде. На этом снеме решили, что Руси нужен новый митрополит, некто третий. Постановили послать за оным в Царьград. Довольный решением Ростислав Мстиславич въехал-таки в Киев и назвался великим князем. Вскоре из Константинополя прислали нового митрополита, Феодора, и он венчал Ростислава на княжение.
Вскоре после этого Ростислав встретился в Моровийске со Святославом Ольжичем, который с удовольствием целовал ему крест. На радостях, что всё устроилось, князья три дня пировали, говорили друг другу много ласковых и весёлых слов. Договорились до того, что сговорили Святославова первенца Олега женить вторым браком на младшей дочери Ростислава Софье - первая жена Олега, дочь Юрия Долгорукого, после нескольких лет бесплодного брака умерла, пытаясь разрешиться от бремени. Девочка, названная Варварой, осталась жива, но была слаба и болезненна. Свадьба должна была состояться через три года, когда невеста достигнет брачного возраста.
С тем и разъехались, уговорившись в дальнейшем действовать заодно, особливо если возникнет угроза со стороны Изяслава Давидича.
Но недолго продержался мир после вокняжения Ростислава Мстиславича. Не прошло и двух месяцев, как из Олешья пришли худые вести - на торговый город напали берладники…
Трудно расставался с бывшими соратниками князь Иван. Берладские воеводы уговаривали его переждать, собраться с силами и атаковать галицкие города с другой стороны, предлагали заключить союз с торками и берендеями - эти всё-таки были ближе, чем половцы. Но Иван был непреклонен.
- Изяслав Давидич - мой благодетель, - отвечал он. - Как могу его бросить? А вдруг война? Вдруг моя помощь ему понадобится?
Воротившись на Русь и узнав, что произошло, пока он воевал Ушицу и Кучелмин, Иван послал Мошку с десятком верных соратников в Берлад, дабы уговориться о совместных действиях. Переждав зиму, берладники сколотили большую ватагу и на захваченных прошлым летом ладьях пошли вниз по Серету и Дунаю, наводя ужас одним своим появлением. Задержались в Малом Галиче, где собрали ещё дружину добровольцев и через устье Дуная вышли в Русское море.
Часто берладники на лёгких ладьях-однодревках выходили в море для торговли и набегов. На сей раз всё было, как раньше, только шли они не торговать, да и цель их лежала дальше обычного. Без задержки миновали Белгород Днестровский, не тронув ни одного корабля, заходящего в его гавани. Оставили позади устье Южного Буга с вымирающими греческими колониями и ясным летним днём показались в виду Олешья.
Днём и ночью не смолкал портовый город. Сюда стекались товары со всей Руси и из Дикой Степи. Половцы пригоняли русских пленников, свозили нехитрые товары, сгоняли скот и коней, которых скупали греки. Эти везли из Византии дорогие ткани, благовония, приправы, украшения. Смуглые персияне тоже вносили свою лепту - оружием, конями, но больше покупали - русское зерно, русские кожи, русскую рыбу, русский лен, русские меха, а также драгоценный рыбий зуб и янтарь, который доставляли сюда новгородские купцы вместе со свеями - потомки викингов торговлей получали то, что ещё сто-двести лет назад предпочитали добывать силой.
Олешье одновременно было воротами и устьем. Оно открывало для иноземцев Русь - и накрепко запирало все дороги вглубь её. Каждый караван торговых судов, пришедших по Днепру, приводил с собой вооружённую дружину, дабы отбиваться в пути от половцев. А то часто случалось - пошёл купец на свой страх и риск торговать, но повстречал степняков - и вот уже сам стал товаром.
Летом торговля в разгаре. До самой глубокой осени будут шуметь ярмарки, на причале тесно от кораблей, звенит воздух от иноземной речи. Зимой торговище стихнет, большая часть купцов отправится восвояси, откочуют на зимние становища половцы, и город притихнет, ожидая, когда всё опять начнётся сначала.
Новый день только начался, когда у причалов показались насады берладников. Они шли на всех парусах, разогнавшись так, что казалось - вот-вот врежутся в стоящие на приколе византийские корабли. Корабельщики на них засуетились - одни спешили приготовиться к отплытию, другие принялись прятать товары, третьи вооружались.
Но было поздно. Сразу две передние ладьи врезались в борта византийских кораблей. Послышался треск дерева, крики. Другие насады только-только приставали к берегу, а с передних уже прыгали через борта и кидались в битву бородачи - иные без доспехов, в нательных рубахах, другие в кожаных нагрудниках половцев, третьи в чешуйчатых панцирях греков, четвёртые в русских кольчугах, на некоторых были пластинчатые доспехи венгерских конных рыцарей. Кто с луком и стрелами, кто с мечом, кто с топором или вовсе дубиной, они лавиной ринулись на торговище.
Те, кто не успел выхватить оружие, погибли сразу - берладники не щадили никого из тех, кто мог быть опасен. Вооружённые прожили немногим дольше, ибо малому числу ратников трудно выстоять против оголтелой толпы. Дикий крик повис над пристанью, порой он заглушался стуком мечей и топоров о щиты, топотом ног о дощатые настилы. Вскоре к нему стал примешиваться запах дыма - кто-то из стрелков огненной стрелой подпалил склады пеньки и кожи.