Царь встречал «мощи» царевича у Сретенских ворот Белого города; встречал с синклитом духовенства, боярами, думными дворянами.
Василий Иванович, роняя слезу, благостно вздыхая и бормоча молитвы, нес тело новоявленного чудотворца до самого Архангельского собора. Подле, в великой скорби, ступала царица Мария Нагая.
Богомольные старушки заговорили:
— В святцы Дмитрия занесли.
— По всей Руси грамоты разослали.
— Святые отцы житие чудотворца пишут. Молитесь Дмитрию!
Посадские же тяглецы роняли иное:
— Сумленье берет, хрещеные! Нет Шуйскому веры, ведаем его козни.
— Не верьте Шубнику! Жив Красно Солнышко!
Истцы и соглядники доносили о крамоле государю.
Глава 6
В ЛУГАХ
Дьяк Разрядного приказа писал:
«А как после Расстриги сел на государство царь Василий и в Польских, и в Украинных, и в Северских городах люди смутились и заворовали, крест царю Василию не целовали, воевод почали и ратных людей побивать и животы их грабить, и затеяли будто тот вор Расстрига из Москвы ушел, а в его место будто убит иной человек. В Борисове городе убили Михаила Богдановича Сабурова, в Белгороде убили князя Петра Ивановича Буйносова, а с Ливии Ми-хайло Борисович Шеин утек душою да телом, а животы его и дворянские пограбили…»
Первым вернулся в Путивль Тимофей Шаров. Был взбудоражен, весел.
— Ладно съездил, воевода. Комарицкие мужики и холопы ждут тебя. Сказывают: все как один на боярского царя подымемся.
— Добро, Тимофей… Подождем, что другие посланцы скажут.
Прибыл Устим Секира.
— Елец полон оружия, батько. Есть и пушки, и зелье, и ратные доспехи.
— А пищали? — дотошно выпытывал Болотников. Когда обо всем разузнал, довольно подумал:
«Славный подарок оставил нам царь Дмитрий. Пойду на Елец, вооружу воинство, а там и на Москву».
Но на Елец идти не довелось. Прискакавший из Кром Нечайка Бобыль донес:
— Кромичи государю Дмитрию Иванычу присягнули. Народ ждет тебя, воевода… А еще, Иван Исаевич, прознал я, что на Кромы войско Шуйского движется. Ведет его боярин Михаила Нагой.
— Доподлинны ли вести?
— Доподлинны, Иван Исаевич. Из царского войска три ратника прибежали. Сказывают, Нагой в семи днях пути.
— Ай да Шубник, ай да хитрая лиса, — крутнул головой Болотников.
— Никак опередить хочет. Мол, подавлю бунт в самом зародыше, покуда большой костер не запылал. Ловок, бестия.
— Кромичи просят твоей помощи, Иван Исаевич. Одним им с царской ратью не управиться.
Болотников в тот же день собрал совет.
— Пора на Москву идти, други. Но каким путем?
— И кумекать неча — через Елец. Там пищалей, сабель и брони на тыщи людей. Через Елец, батько! — уверенно произнес Секира.
О том же присоветовали Шаров и Нагиба. Но Юрий Беззубцев молвил иное:
— Поздно идти на Елец. Покуда за пищалями бежим, Михаила Нагой в Кромах будет. А терять Кромы нам нельзя — ближний путь на Москву.
— Близко видать, да далеко шагать, Юрий Данилыч, — сказал Секира.
— Елец хоть и подале, но там оружье. Мужичье войско у нас, сам ведаешь, на топорах да рогатинах. На Елец, батько!
Но Болотников, неожиданно для всех, принял сторону Беззубцева.
— Плохо, други, коль кромцев в беде оставим. Не они ль первыми на Шуйского поднялись? На Кромы ныне весь народ смотрит. Сомнет крепость Шубник — и подрежет думы о волюшке. А то худо, думам тем надо крылья дать, дабы вольной птицей по Руси полетели. Негоже нам братьев своих покидать. Да и другое зело важно. Беззубцев прав: через Кромы прямой путь на Москву. Не зря ж Шуйский поспешает к оной крепости. Ведь на Елец же он не двинул рать, коварец. А там и пушки, и броня. Выходит, Кромы ему нужнее. Ближняя соломка-де лучше дальнего сенца. Не так ли, други?
— Пожалуй и так, батько, — согласился Устим Секира.
— На Кромы, воевода, — молвили Нечайка Бобыль и Тимофей Шаров.
Нагиба же отмолчался. Уходил с совета сумрачным.
«Не промахнулся ли, батька? Беззубцева послушал. А вдруг тот царев лазутчик? Что ему казаки да лапотная голь».
Выступать решили утром. А в тот же день в Путивль вернулся Матвей Аничкин. Вошел в Воеводскую с казаком в алой чуге. Казаку лет за сорок, чернявый, сухотелый, нос с горбинкой; загорелое лицо в сабельных шрамах, курчавая борода с сединой.
— Здорово жили, воевода… Не признал?
— Федор! — ахнул Иван Исаевич. — Федька, дьявол!
Воевода поспешно поднялся с лавки, крепко обнял Берсеня, а тот, несказанно радуясь встрече, восклицал: