— Тут их боле двух десятков. Куды эту прорву?
Евстигней, приходя в себя, буркнул, утирая со лба испарину:
— Эк ночка выдалась… Поглядывай, Гаврила.
В подклете опасливо глянул на зверя; тот топтался в углу. У медведя подпилены зубы, сквозь ноздри продето железное кольцо с цепью, которую придерживал вожак — рыжий, большеротый мужик в армяке.
Скоморохи кидали сырую одежду на лавки, весело гомонили, обрадовавшись теплу.
— Покормил бы, хозяин, — сказал вожак.
— С каких шишей, милочки? Сам на квасе.
— Поищи, хозяин. Нам много не надо. Хлеба да капустки — и на том спасибо.
— Бесхлебица ныне. Голодую.
Вожак повернулся к ватаге.
— Слышали, веселые? Оскудел хозяин. Ни винца, ни хлеба. Не помочь ли, сирому?
— Помочь, помочь, Сергуня!
— А ну глянем, веселые. Ломись в подвалы!
К Евстигнею подскочил Гаврила, пистоль выхватил. Но Евстигней дернул его за рукав, поспешно закричал:
— Стойте, стойте, милочки!.. Пошто разбоем? Чай, не басурмане какие, так и быть поднесу. Найду малу толику.
— Вот это по-нашему. Неси, хозяин!
Ватага уселась за столы, а Евстигней поманил Гаврилу.
— Помогай, милок.
— А Варька? Подымусь, кликну.
— Не, пущай носа не кажет. Ох, разорят меня, нечестивцы. Эку ораву накормить надо.
Вздохнул скорбно, однако и снеди принес, и медку бражного поставил.
«Хоть бы так обошлось. Народ лихой. В соседней вотчине, чу, боярские хоромы порушили, животы пограбили, а боярина дегтем вымазали — да в кучу назема. Уж не те ли самые? Упаси, господь!»
Слушал, поддакивал, ходил со смирением. Раза два поднимался наверх, ступал к горнице, ловил ухом богатырский храп.
«Крепок на сон Федотка. Изрядно винца-то хлебнул, вот и сшибло».
Веселые начали укладываться на ночлег; валились на пол, заполонив подклет. Вожака Евстигней позвал наверх.
— В горнице-то повадней будет, милок. Тут, правда, у меня мужичок проезжий. Вишь, как разливает. Поди, не помешает?
— Мужик-то? Чудишь, хозяин. Наш Филипп ко всему привык, — Сергуня широко зевнул и повалился на лавку, Сыто, размеренно молвил: — Толкни на зорьке.
Евстигней вышел из горницы и столкнулся в дверях с Федоткиными мужиками.
— А нам куды? В подклете ступить негде, — сказал Изоська.
Евстигней малость подумал и ткнул перстом себе под ноги.
— Вот тут и заночуем. И я с вами. Щас овчину брошу. Ладно ли?
Мужики согласно мотнули бородами: и Федотка рядом, и хозяин с ними.
Евстигней поднялся, когда загуляла заря и робкий свет пробил сумрак сеней. На дворе горланили петухи.
«Пора вожака подымать, неча дрыхнуть».
Сергуня вставал тяжко, зевал, тряс головой.
— Чару бы, хозяин.
— Налью, милок, налью.
Опохмелившись, Сергунй спустился в подклет, принялся расталкивать ватагу.
— Вставай, веселые. В путь!
Снялись быстро, знать, и впрямь торопились.
— Прощевай, хозяин. Добрые мы седни, порухи чинить не будем. Не поминай лихом, — молвил на прощание Сергуня.
— С богом, с богом, милочки.
Когда вымелись со двора, спросил Гаврилу:
— С чего бы им поспешать? Не ведаешь, Гаврила?
— Ведаю. Вечор спьяну-то проболтались. Боярские хоромы, чу, разорили. Губные же старосты[20] стрельцов за ими снарядили, вот и недосуг гостевать.
— Вона как, — протянул Евстигней. — Хоть нас бог-то миловал.
Федотка проснулся от шумной брани хозяина постоялого двора. Тот сновал по горнице и сыпал проклятия:
— Нищеброды, паскудники, рвань воровская!
Было уже утро, и солнечный луч грел избу. Федотка потянулся, сел на лавку и с минуту, кряхтя и покачиваясь, тупо глядел в пол. Потом поднял кудлатую башку на Евстигнея.
— Че орешь?.. Тащи квасу.
Евстигней, сокрушенно покачивая головой, заохал:
— Ой, беда, милок, ой, напасть на мою голову! Кафтан-то новехонький, суконный. Намедни справил.
Помятое, опухшее лицо Федотки все еще досыпало, мутные глаза безучастно скользнули по Евстигнею и вновь вперились в пол.
— Квасу, грю, тащи.
— Щас, милок… Кафтану-то цены нет. Сперли, окаянные.
— Че сперли? — помалу стало доходить до Федотки.
— Кафтан. Удал скоморох в горнице ночевал. Кафтан с собой унес да ишо сапоги прихватил. Вишь, в лаптях остался. Я-то в сенях с твоими мужиками лег. Проснулся, а его нет, чуть свет убрался и ватагу свел. У-у, лиходей!
— Кой скоморох, что за ватага?.. Изоська!
Мужики появились в дверях.
20
Губной староста — начальник Губной избы, ведавший уголовными делами в своем округе — губе.