Возница тяжко вздохнул и надолго замолчал. Чуть повеселел, когда лес поредел, раздвинулся и обоз выехал к небольшой деревеньке.
— Петровка. Тут, поди, и заночуем. Вон и Егор, большак наш, машет на постой. К мужикам пойдем кормиться.
В деревеньке тихо, уныло. Утонули в бурьяне курные избенки под соломенной крышей. Меж дворов бродит тощая лохматая собака.
— Экое безлюдье, — хмыкнул возница. — Куда народ подевался? Бывало, тут с мужиками торговались. Реки-то у них нет, леща брали.
Обозники распрягли лошадей и пошли по избами. Но всюду было пусто, лишь у церквушки увидели дряхлого старика в ветхом рубище. Тот стоял пред вратами на коленях и о чем-то тихо молился.
— Здорово жили, отец, — прервал его молитву Егор.
Старик подслеповато, подставив сухую ладошку к седеньким бровям, глянул на мужика.
— Здорово, родимый… Подыми-ка меня, мочи нет.
Мужики подхватили деда за руки, подняли.
— Не держат ноги-то, помру завтре. Вы тут, чу, на ночлег станете. Похороните, родимые, а я за вас богу помолюсь. Не задолго, до солнышка уберусь. Вот тут, за храмом, и положите.
— Пожил бы, отец. Успеешь к богу-то, — молвил большак.
— Не, родимые, на покой пора.
— А где ж народ, отец?
— Сошли. Кто в леса, а кто в земли окрайные. От Микиты Пупка сошли, озоровал осударь наш, шибко озоровал. От бессытицы и сбёгли.
Старик закашлялся, изо рта его пошла сукровица. Мужики внесли деда в ближнюю избу, положили на лавку. Когда тот отдышался, Васюта протянул ему ломоть хлеба.
— Пожуй, отец.
Старик вяло отмахнулся.
— Не, сынок. Нутро не принимает.
— Плох дед. Знать и впрямь помрет, — перекрестился большак и повелел скликать мужиков.
Растопили печь, сварили уху. Ели споро: рано подыматься.
— Дни погожие, как бы тухлец не завелся, — степенно ронял за ухой Егор. — Тогда хлебнешь горя. На царевом дворе за таку рыбу не пожалуют. Либо кнутом попотчуют, либо в темницу сволокут. При государе Иване Васильевиче знакомца моего, из Ростова, на дыбе растянули. Доставил на Кормовой двор десять чанов, а один подыспортился. Царев повар съел рыбину да и слег — животом занедужил. Может, чем и другим объелся, но указал на большака. Схватили — и на дыбу, пытать зачали. Пошто-де, государя умыслил извести? Не кинул ли в бочку зелья отравного? Так и загубили человека.
— Проклятое наше дело, — угрюмо проронил один из возниц.
— Худое, братцы, — поддакнул Егор. — Я с теми подводами тоже ходил. Впервой на Москву послали. Приехал в Белокаменну — рот разинул. Кремль, терема, соборы. Сроду такой красы не видел. А вспять из царева града ехал кровушкой исходил, пластом на телеге лежал. Едва ноги не протянул. И не один я. Всех батогами пожаловали. Вот так-то, ребята!
Поднялись на зорьке. Васюта тронул старика за плечо, но тот не шелохнулся. Прислонился ухом к груди, она была холодной и безжизненной. Широко перекрестился.
— Преставился наш дед. Надо могилу рыть.
— Батюшку бы сюды. Грешно без отходной, — молвил Егор.
Мужик из Угодич кивнул на Васюту.
— В попы его отрядили. За благословением к патриарху едет.
— Вона как, — протянул Егор. — Так проводи упокойника, христов человек.
— Не доводилось мне. Канон у белогостицких монахов постиг, но сам не погребал, да и нельзя без духовного сана, — растерялся Васюта.
— Ничего, перед богом зачтется. Ты тут молись, а мы домовину пойдем ладить.
Мужики вышли из избы, и Васюта остался один с покойником. Боязни не было, но молитвы почему-то вдруг забылись, и не сразу он припомнил нужный канон, где просил у господа простить земные грехи раба божия Ипатия и упокоить его в вечных обителях со святыми.
Похоронив старца, тронулись дальше. И вновь обступили дремучие леса; однако до Переяславля ехали спокойно — ни с одной разбойной ватагой не встретились — и все же в верстах тридцати от Москвы пришлось взяться за топоры.
Налетели скоморохи — хмельные, шумные, дерзкие; обступили обоз, оглушили бубнами, рожками и волынками. Вожак, рыжекудрый детина, вспрыгнул на переднюю подводу.
— Что везем, бородачи? Кажи товар красный, наряжай люд сермяжный!
— Людишки мы малые, шли бы себе, — зажав в руке топор, хмуро бросил большак.
Детина шмякнул дубиной по чану.
— Зелено винцо, ребятушки! Гулять будем!
— Не тронь. Рыбу везем.
— Ай, врешь. Глянем, ребятушки!
Вышиб днище, запустил пятерню в чан и тотчас отдернул руку.
— Винцо ли, Сергуня?
— Стрекава[23], веселые. Ой, жалит! Кинь рукавицу.