А стрельцы все напирали, теснили слобожан к рундукам и боярским тынам; наконец на белом скакуне показался и сам Годунов, лицо его несколько раз мелькнуло в частоколе серебристых бердышей, но Васюта успел разглядеть. Оно было чисто и румяно, с черными, как смоль, бровями и с короткой курчавой бородкой; из-под шапки, унизанной дорогими каменьями, вились черные кудри.
«Статен боярин и ликом пригож», — подумал Васюта.
— Злодей… Убивец, — услышал за спиной горячий шепот.
— Царевича невинного загубил, — вторил ему другой тихий голос.
И отовсюду заговорили — зло, приглушенно, под дробный цокот конских копыт.
— Сотни угличан сказнил, ирод.
— Царицу Марью в скит упрятал.
— С ведунами знается.
— Великий глад и мор на Руси. Города и веси впусте.
— Тяглом задавил, не вздохнуть. А чуть что — и на дыбу.
Вслед боярскому поезду кто-то громко и дерзко выкрикнул:
— Душегуб ты, Бориска! Будет те божья кара!
Среди слобожан зашныряли истцы и земские ярыжки[28], искали дерзкого посадского. Сыщут — и не миновать ему плахи, Годунов скор на расправу.
«Не любят боярина в народе. Ишь, как озлобились», — подумал Васюта. Обернулся к старичку:
— Далече до Патриаршего двора?
— Рукой подать, молодший. Жаль, недосуг, а то бы свел тебя… Да ты вот что, ступай-ка за стрельцами, они в Кремль едут. А там спросишь. Да смотри, не отставай, а не то сомнут на Красной.
В Кремле боярский поезд повернул на Житничную улицу, а Васюта вышел на Троицкую. Стал подле храма Параскевы-пятницы, сдвинул шапку на затылок. Глазел зачарованно на кремлевские терема и соборы, покуда не увидел перед собой пожилого чернеца в рясе и в клобуке. Спросил:
— Не укажешь ли, отче, Патриарший двор?
Монах ткнул перстом на высокую каменную стену.
— То подворье святой Троицы, отрок. А за ним будет двор владыки.
Сказал и поспешил к храму, а Васюта пошагал мимо монастырского подворья. У Патриаршего двора его остановили караульные стрельцы в голубых кафтанах.
— Куда? — пытливо уставился на него десятник.
— К владыке для посвящения. Допусти, служилый.
Десятник мигнул стрельцам и те обступили Васюту. Один из них проворно запустил руку за пазуху. Васюте не понравилось, оттолкнул стрельца широким плечом.
— Не лезь, служилый!
— Цыц, дурень! А может, у тебя пистоль али отравное зелье. Кажи одежу.
— Ишь, чего удумал, — усмехнулся Васюта. — Гляди.
Распахнул кафтан, вывернул карманы.
— Ладно, ступай, — буркнул десятник и повелел открыть ворота.
Долго расспрашивали Васюту и перед самыми палатами.
— С ростовского уезду? А грамоту от мирян принес?
— Принес, отче.
Келейник принял грамоту и, не раскрывая, понес ее патриаршему казначею; вскоре вышел и молча повел Васюту в нижние покои. В темном пристенке толкнул сводчатую дверь.
— Ожидай тут. Покличем.
В келье всего лишь одно оконце, забранное железной решеткой. Сумеречно, тихо, в правом углу, над образом Спаса, чадит неугасимая лампадка, кидая багровые блики на медный оклад.
Душно. Васюта снял кафтан и опустился на лавку; после дальней дороги клонило в сон. Закрыл глаза, и тотчас предстали перед ним шумные торговые ряды Красной площади, величавый Кремль с грозными бойницами и высокими башнями, белокаменные соборы с золотыми куполами, а потом все спуталось, смешалось, и он провалился в глубокий сон.
Очнулся, когда дружно ударили колокола на звонницах, и поплыл по цареву Кремлю малиновый звон. Поднялся с лавки, зевнул, перекрестился на образ.
В келью неслышно ступил молодой послушник — позвал Васюту в малую трапезную. Здесь, за длинным широким столом, сидели на лавках десятка два парней и мужиков в мирской одежде. Все они пришли в Москву за посвящением.
Ели похлебку из конопляного сока с груздями, вареный горох, пироги с капустой, запивали киселем.
Подле Васюты, утирая пот со лба, шумно чавкал дебелый бородач в темно-зеленом сукмане. Облизывая деревянную ложку, повернулся к Васюте.
— Откель притащился?.. Из Угожей. А я и того далече. Из Каргополя пришел к святейшему.
Васюта крутнул головой: сторонушка — самая глушь, за тыщи верст от стольного града.
— Как же добрался? У вас там сплошь леса да болота, сказывают.
— Хватил горюшка. Едва медведь не задрал. Хорошо, сопутник вызволил, он-то до самой Москвы со мной брел. А третий в болоте утоп. Колобродный был, все о гулящих женках бакулил. Вся-де услада в них…
— Грешно срамословить! — пристукнул посохом седобородый келейник, надзиравший за трапезой.
28
Земский ярыжка (ярыга) — в Московском государстве XVI–XVII вв. низший служитель в приказах, выполнявший полицейские функции.