Закончив работу и оглядев в слабом свете угасающего шара плоды своих усилий, направленных в такое нехарактерное для нее русло, как наведение порядка в помещении, Серафима провела рукой по лицу, перемешивая и размазывая пыль и пот, и удовлетворенно кивнула:
- Гут.
И упрямо добавила, отмахиваясь от назойливого призрака непрорубаемой внешней двери, не перестававшего злорадно маячить в самом укромном и темном уголке ее сознания всё это время, процитировав Гарри–минисингера:
- Будем разбираться с неприятностями по мере их поступления.
Легче на душе не стало, но она на это и не рассчитывала.
Теперь, когда посадочная площадка была готова, оставалось самое легкое: подцепить сундук и вознести его на подготовленные позиции.
Вспомнив о сундуке, Серафима тут же ощутила словно наяву пышущий огненным жаром колодец, вздрогнула, поморщилась, жадно втянула несколько раз в едва остывшие легкие приятный воздух октябрьской ночи, словно можно было пропитать себя этой изумительной прохладой на ближайшие пять–десять–пятнадцать минут вперед, и решительно ступила на ковер.
- Вниз и до сундука, — строго и непреклонно отдала она приказ — больше себе, чем ковру — и пыльный конфискат из кладовки царских гонцов послушно поднялся, завис на мгновение над багровой бездной и стал спускаться, безмолвным призраком отражаясь в черных с алыми потеками бликов равнодушных стенах.
Мохнатая шапка из пегой октябрьской зверюшки неизвестной породы в этот раз прочно заняла свое место на голове царевны, окутывая уши и защищая лоб.
Хоть Серафима и была морально готова в этот раз к тепловому удару [220], но пока спускалась до меланхолично висевшего в пустоте прозрачного ящика, успела дать себе зарок, что если выберется из этой топки не слишком пережаренной, то с первого до последнего дня даже их скупого лесогорско–лукоморского лета еще долго будет уезжать на самый крайний Север, какой только удастся отыскать на карте Белого Света.
Через минуту послушный ковер завис чуть ниже дна сундука, и царевна, недолго задумавшись над формулировкой и в очередной раз с тоской и добрым словом вспомянув Масдая, отдала распоряжение:
- Теперь медленно–медленно–медленно вперед, пока я не скажу «стоп».
Конечно, что и говорить, ей сейчас, над разведенной в сердце Земли гигантской жаровней, больше всего на свете хотелось «быстро–быстро–быстро», но оставалось только стиснуть зубы и надеяться, что ковер зайдет под хрустальный ящик раньше, чем она потеряет сознание от жары и в сладком неведении полетит вверх тормашками в деловито гудящее внизу пламя.
Шаг за крошечным шагом перемещалась она к краю своего покорного транспортного средства, пока почти весь ковер не скрылся под сундуком, оставляя ей всего сантиметров тридцать опоры.
Двадцать пять…
Снизу дохнуло огнем.
Дальше тянуть было опасно.
- Стоп!!!.. — хрипло пискнула она, и ковер замер.
Серафима прильнула к обжигающей поверхности хрустальной стенки, почти распластавшись по ней. Отдаленным отделом тушащегося в собственном соку мозга [221] она мимоходом пожалела, что не осьминог, и что у нее нет присосок, чтобы оставить себе на опору сантиметров пять. Потом повернула голову, чтобы ковер слышал и понял ее наверняка, и громко и четко [222] приказала:
- Медленно… медленно… вверх…
Ничего не произошло.
Она подумала, что у нее снова начинается бред, и она лишь хотела сказать эти слова, но не сказала, и поэтому снова повторила свою команду, еще громче [223], но эффект, а точнее, полное его отсутствие, был таким же.
Размышлять над тем, не пропал ли у нее голос, не начались ли галлюцинации и не повалится ли сейчас вниз ковер, если все дело в превышенной грузоподъемности, ни времени, ни способностей у нее сейчас не было.
- Назад и вверх в прихожую, — едва слышным сухим скрипучим голосом приказала она, почувствовала, как ковер внезапно куда–то поплыл, что полированный колодец, огонь и неподвижный сундук вдруг стали терять объем и уходить на третий план, сливаясь и растворяясь друг в друге, покачнулась и ощутила полет.
Очнулась Серафима от пронизывающего до мозга костей, центра капилляров и прочих внутренних органов холода.
Со стоном приподнявшись на чем–то щетинисто–жестком, она обвела мутным недоумевающим взглядом полутемное помещение вокруг, добралась до светящейся красным громадной, неровной, отдаленно–прямоугольной дыры в стене, которая, собственно, и делала его полутемным вместо просто темного, и все вспомнила.