- Боярин Геннадий, боярин Геннадий… — сквозь зубы прошипел Агафон. — Если я отсюда выберусь, боярин Геннадий, ты — покойник.
- Думай лучше о хорошем, — мягко попенял ему дед.
- Что я и делаю, — осклабился Агафон. — Боярин хренов.
- Боярин Хренов живет от них к северу, а они — Парадоксовы, Агафонушка, — заботливо уточнил дед.
- Да ну вас всех с этими чокнутыми гностиками, — сердито отмахнулся чародей, выудил на ощупь из мешка с магическими предметами куклу и нащупал ее колпачок. — Ну, что, вершина, побежали?
И Иван, мысленно попрощавшись с Серафимой на тот случай, если он не успеет это сделать позже, побежал.
Неяркий свет факела слишком поздно выхватывал из темноты застывшие навсегда фигуры людей и животных, и ему приходилось метаться из стороны в сторону, обегая их, все это время спиной ощущая приближение каменной твари, сопровождаемое грохотом падающих и разбивающихся на куски о гранитный пол фигур.
Мысль о том, что еще несколько лет назад это были живые люди, чьи–то милые и дорогие, как бичом хлестнула Ивана, он сморщился, как от сильной боли, отвлекся, не заметил кусок давно разбитой скульптуры на полу и растянулся во весь рост, не выпустив все же факела из судорожно сжатого кулака.
Это спасло ему жизнь.
Скорпион уже почти настиг назойливый топот, оставался еще один, последний шаг и укол, как вдруг убегающее существо загрохотало в последний раз, спутывая, сбивая, смазывая все его ощущения, и исчезло.
В недоумении стоял он и прислушивался всеми своими щетинками — сотрясения пола прекратились.
Прекратились здесь, но, кажется, появились в другом месте?
Скорпион не стал раздумывать, как его жертва переместилась туда, и была ли это та же самая, или еще одна — каменные мозги, что бы ни говорили электронщики, не слишком приспособлены не только для умозаключений, но и для счета.
И поэтому скорпион просто побежал туда, к движущемуся источнику вибраций, снова так раздражающе щекотавших его живот.
Чтобы прекратить их.
Прекратить навсегда.
Но — что за день чудес! — за несколько шагов до цели вибрации остановились снова.
И снова возникли — и снова в другом месте!..
А потом опять то же самое!..
Как бы ни выглядело это в слепых глазах подземного чудовища, в ослепленных безумными вспышками разноцветного света куклы и желто–белым пронзительным светом факела глазах людей это представлялось какими–то нелепыми бесконечными самоубийственными салочками.
Агафон и дед Зимарь постоянно спрашивали идущего впереди Ивана, не видно ли там выхода, но, раз за разом, ничего утешительного тот им сказать не мог, и они уже начинали думать, что все пять часов, о которых им говорил младший Парадоксов, дорога вела по этому каменному залу, превращенному теперь в склеп.
Где свободно могло обыскаться место еще для трех надгробных памятников самим себе.
Перебежка за перебежкой люди поднимались вверх, но левый угол треугольника медленно превращался в его направленную вниз вершину — дед Зимарь отставал.
Иванушка опасался, что так и могло случиться, но всю величину расстояния между стариком и ими с Агафоном он ощутил только тогда, когда, наконец, увидел перед собой черный на черном провал выхода. В него, наверное, могла едва–едва протиснуться лошадь с телегой, но скорпиону ход туда был закрыт.
От счастья у лукоморца если и не выросли крылья, то включилось второе дыхание, и он с неописуемым восторгом и торжеством услышал за спиной грохот и скрежет мертвого камня о живой, когда вбежал под долгожданные низкие своды коридора.
Теперь можно было подумать и о том, как помочь друзьям.
И он стал подбирать с пола камни — простые, не куски мертвых людей — и швырять их чудовищу в черную морду, не забывая притопывать и подпрыгивать.
Скорпион метался у узкого прохода то взад, то вперед, и заходился не столько от ярости — он вряд ли знал, что это такое — сколько от конфликтующих сигналов.
Сильнейшие, оглушительные вибрации исходили из источника такого близкого и такого недоступного — и одновременно откуда–то сбоку и сзади. Но стоило ему отбежать назад, позади вибрации прекращались, а впереди бесновались и неистовствовали еще больше, отчего его мешочек с ядом в кончике хвоста просто распирало, и едкая маслянистая жидкость с жала разве что не брызгала струей.
Он скреб гранит клешнями и ногами, но камень мертвый не поддавался камню живому, и это заставляло его беситься еще больше.
- Эй, царевич, перестань дразнить скотину! — перекрикивая скрежет камня о камень, заорал совсем близко Агафон. — Как мы, по–твоему, должны пройти к тебе? Он нас если не ужалит, то затопчет!