Выбрать главу

— Ты чего? Ты чего? Что с тобой? Что случилось? Что такое? — тревожно, с неподдельным участием вопрошал он, и Иван не выдержал, и в промежутках между всхлипываниями и сморканиями рассказал все. Всю свою короткую невезучую жизнь, обо всех своих мечтах и надеждах, о жар-птице, о маменьке, о братьях, и даже о королевиче Елисее и других витязях Лукоморья — все выложил, как на духу, внимательно слушавшему Волку…

Закончив, Иван почувствовал, что немного успокоился, и ему стало обжигающе стыдно за слезы, не приличествующие мужчине и члену царской фамилии, и за сбивчивую, но слишком откровенную исповедь не к месту перед каким-то незнакомым мальчишкой.

Он почувствовал, что краснеет, и отвернулся, злясь на самого себя и на этого разбойника Волка.

— Так значит, ты даже и не знаешь, где тебе эту птичку искать, — полуутвердительно, задумчиво повторил Волк, не обращая внимания на нахохлившегося Ивана. — Ну, что ж, помогу я тебе. Утром сведу тебя к одному человечку, который если и не знает, то разузнать может. Как раз не очень далеко отсюда, за полдня доберемся. Тебе хоть будет с чего начать, а мне все равно в ту сторону идти. Так что, не горюй, Иван-царевич, лучше поешь да ложись спать, утро вечера мудренее. Нат-ко, откушай, — и протянул царевичу прут с кониной и кусок хлеба.

Иван, хоть и был голоден, как волк (не в обиду Серому будет сказано), от мяса решительно отказался, взял лишь хлеб, нашел в суме сыр, и молча поужинал, запивая все сладким вином из своей же фляжки, которым Серый любезно поделился. Потом, так же ни слова не говоря, завернулся в плащ и растянулся на траве, подложив под голову седло. Он читал в книгах, что так делают все, кому приходится ночевать под открытым небом.

Но, повертевшись с боку на бок и со спины на живот в течение двух часов несмотря на страшную усталость, вдруг навалившуюся на него, он пришел к выводу, что или бессовестным сочинителям надо впредь указать, чтобы они в трудах своих честно писали, что земля до неприличия жесткая, что найти хотя бы один ровный квадратный сантиметр на поверхности не представляется возможным и за тысячу лет, и что заснуть, поджариваясь с одной стороны и обледеневая с другой практически невозможно, или что господа сочинители сами весьма туманно представляют то, о чем они пишут.

Так, размышляя об этом и о не ценимых прежде прелестях ровной кровати, бездонной перины и толстого одеяла, а так же о трагизме утраты своего бивуачного снаряжения (по-видимому, еще до того, как Волк нашел Бердыша), Иванушка в конце концов незаметно для себя уснул.

* * *

Проснулся Иван поздним утром, когда солнце было уже довольно высоко, и всю их крошечную полянку было видно во всех подробностях.

Она была круглой, шагов семь-восемь в поперечнике, и со всех сторон ее обступали толстые разлапистые ели.

Посредине догорал костерок.

Неподалеку, рядом с двумя разновеликими кучами добра, стоял Волк, оценивающе их разглядывая.

Услышав, что Иванушка пошевелился, он поднял взгляд и широко улыбнулся.

— С добрым утром, царевич, — проговорил он. — Здоров же ты поспать, однако. А я тут тем временем за нас обоих работаю, барахлишко распределяю по справедливости, чтоб никому не обидно было, да и польза нам обоим чтоб была. Что тебе в дорогу надо, то тебе, безо всяку разговору, причитается, — и он ткнул пальцем в кучку поменьше. — Ну а что в пути витязю без надобности, то уж мое будет. Я рухлядь эту опосля продам, а за твое здоровье непременно стаканчик винца доброго пропущу. Все по чести, по совести, можешь сам посмотреть, — и он небрежно ткнул уже в кучку значительно побольше.

Царевич поднялся.

Вернее, сделал первую попытку подняться.

О том, что после ночевки на голой земле разогнуться в течение первых десяти-пятнадцати минут практически невозможно, ни в одной книге написано также не было.

— Послушай, Сергий, да ведь это же грабеж среди бела дня! — выпалил он, растирая и разминая затекшие члены, сидя на траве.

Говорить такое Волку, памятуя о приключениях прошлой ночью, ему было, прямо скажем, страшновато, но все поколения витязей Лукоморья во главе с королевичем Елисеем возопили об отмщении при виде творящегося произвола, и Иван просто обязан был возразить. — Какое ты вообще имеешь право рыться в моих вещах?! Я запрещаю тебе это! Немедленно сложи все так, как было, и я тебя еще могу простить, — закончил царевич также убедительно, но в глубине души уже слегка сожалея о собственной смелости.

Реальное положение вещей было таково, что это он находился здесь на милости Серого, а не на оборот. И победить в открытом бою разбойника он не мог, и он очень сильно сомневался, что смог бы его перехитрить.