Сергей Владимирович Шведов
Иван Царевич и Серый Волк
Царевич вышел из серого малоприметного здания в сильно расстроенных чувствах, можно даже сказать в отчаянии. Отчаяние вылилось в злой плевок и неразборчивое бормотание, в котором ненавистные фамилии густо посыпались ненормативной лексикой, проще говоря, Иван ругался матом, но, как человек интеллигентный, старался не плескануть ненароком накопленной по издательским кабинетам горечью в неповинных прохожих. Среди коих, кстати, могли оказаться решительные особи, способные на случайно сорвавшееся слово ответить неслучайной зуботычиной.
Во всяком случае, прежде чем сесть на лавку в соседнем скверике, Царевич скосил глаза на соседа, сбавив как накал произносимых слов, так и их интенсивность.
– Чёрт-те что у нас творится, – сказал он с вздохом. – Прямо какое-то Берендеево царство, а не цивилизованная страна.
Иванов сосед промолчал, разве что чуть пожал плечами. Жест, который, в сущности, не означал ни одобрения, ни порицания. При желании его можно было принять и за готовность к диалогу и за попытку уклониться от обсуждения чужих проблем. Ивану же очень хотелось выговориться, причём лучше всего не слишком стесняясь в выражениях. Для этого нужна была как минимум чуткая, всё понимающая, по возможности интеллигентная душа, вот только где найти такую душу в городе совершенно к Царевичу равнодушном.
На интеллигента сосед не тянул. Во всяком случае, не вписывался в образ, созданный, к слову, неизвестно кем, с целью, как подозревал Иван, дискредитации прослойки в глазах народа. Сам Иван, между прочим, хлюпиком не был, очки никогда не носил, виртуозно ругался матом, имел высшее образование, но не был допущен во власть и потерял право называться народом, а потому, и застыл между двумя этими могучими слоями как прокладка. А то, что прокладка эта с крылышками творческого воображения, никого особенно не волновало. Царевич не нужен был ни власти, ни народу, сегодня он осознал это с особой отчётливостью, и вопрос «что делать?», потеряв свою общественную значимость, встал перед ним во всей своей индивидуальной наготе. Более того, он заострился уже до катастрофического вопля «чем жить?», как в плане духовном, так и материальном. А сосед по лавке, скорее всего, военный. И даже не потому, что одет в камуфляж, а просто чувствуется в его позе основательность человека бывалого и много чего повидавшего. Фигура, между прочим, тоже внушала уважение, так же как и лицо, с правильными чертами, но довольно жёсткое. Глаза были небольшими и смотрели из-под широкого выпуклого лба на Ивана с любопытством.
– Волк, – назвал себя незнакомец. – А по имени-отчеству? – поинтересовался вежливый Иван. – Волк – это не фамилия, это профессия, – спокойно отозвался незнакомец.
Царевич почувствовал прилив гордости: что значит писательский глаз! Вот так, с полувзгляда, точно определить профессию человека не каждый сможет. Ну, ясно же – спецназ. Тем более что и на рукаве камуфляжа волчья морда. – Царевич, – представился Иван.
– Профессия?
Царевич засмеялся. Ему нравились люди с чувством юмора. Настораживало, однако, что в серых глазах незнакомца не было и тени веселья, скорее уж там стыло недоумение.
– Фамилия, – смущённо откашлялся Иван. – Многие, знаете ли, думают, что это писательский псевдоним. Журналисты даже посмеиваются. Но это действительно моя фамилия, наградили папа с мамой. Я и паспорт могу показать. А как вас все-таки зовут? – Вадим, – назвал, наконец, себя незнакомец. – Матерый.
– А меня – Иван. Давай уж тогда без отчеств и на «ты».
Царевичу очень хотелось узнать: «Матёрый», это фамилия или прозвище, но спрашивать было неловко, а потому он решил отложить выяснение этого вопроса до лучших времён. Если, разумеется, знакомство будет иметь продолжение. Во всяком случае, Иван спецназовцем заинтересовался: наверняка человек много пережил и много знает, возможно, удастся выудить у него материал на приличную книгу. Ну, сколько же можно писать про всякую чушь, когда реальная жизнь буквально бьёт ключом в двух шагах. Царевич склонялся к реализму, редакторы и издатели тянули его в болото фантазий, мотивируя это потребностями рынка. Иван изнемогал в борьбе. Да и голова, честно говоря, отказывалась работать в этом направлении. Писал он всё хуже и хуже, и сам это отлично понимал.
– «Хроника Берендеева царства» – это ведь твоя книга? – полюбопытствовал Матёрый. – Моя, – кивнул головой Иван, которому, к слову, было приятно, что явно занятой человек не только прочитал его книгу, но и запомнил название. – Хочется что-нибудь создать и для вечности, а тут – рынок.
Матёрый нахмурился, и в глазах его появился стальной блеск, не понравившийся Ивану:
– Значит, вурдалака Сеню создал ты? – Не береди душу, – махнул рукой Царевич. – Плюнь и забудь. – И рад бы, да не могу. Работа у меня такая.
Если честно, то вурдалак Царевичу не слишком удался – примитивный, тупой и кровожадный. Упырь Михеич, тот был явно посимпатичнее и поживее.
– Не сказал бы, что посимпатичнее, но что живее, это точно. Я ведь тебя здесь поджидал, Царевич. Проконсультироваться хотел. – А по какому поводу? – растерялся Иван. – Объясни мне, друг любезный, зачем твоей ведьме молодильные яблоки? Она ведь вроде у тебя не старая?
Нет, с юмором у Матёрого всё в порядке. Своеобразный, правда, юмор, но, видимо, специфика профессии накладывает на человека свой отпечаток. На Царевиче писательство отразилось. Верка, например, не постеснялась высказать ему это в лицо и для наглядности покрутила у виска пальцем. Психом Иван себя, к слову, не считал, хотя отдельные недостатки, конечно, имели место. Но, между прочим, если ту же Верку брать, то там и вовсе клиника. Ведьму Веронику Царевич писал со своей бывшей благоверной, так что и придумывать ничего особенно не пришлось. – Два трупа на ней, – вздохнул Вадим. – На Верке, – ахнул Царевич и тут же спохватился: – Брось, ты меня нервировать, серый волк, я ведь натура творческая, впечатлительная. Бывшая моя супруга хотя и стерва, но не до такой же степени агрессивности.
– Речь идёт о Веронике, – пояснил Матёрый. – И Волк я не Серый, а Белый. Я же тебе сказал, профессия у меня такая. Так зачем ей молодильные яблоки?
А чёрт его знает, зачем Царевич вставил туда эти яблоки. Роман задумывался с продолжением, но продолжение у Ивана не заладилось, он на него плюнул, взялся за другой роман, а об этом, кажется, уже забыли и читатели и издатели. А сам Иван, от души благодарный им за это, тем более не был расположен возвращаться к сюжету, ничего уже в нём не вызывающем, кроме головной боли. Но вот, оказывается, нашёлся читатель, который напомнил забывчивому писателю о его долгах и, надо признать, напомнил весьма оригинальным способом. Этот спецназовец явно не лишён воображения и известной доли артистизма. Разыграл он всё как по нотам и даже слегка смутил Ивана, не привыкшего путать выдуманный мир с убогой реальностью.
– Я понимаю, что тебе как читателю любопытно, чем там дело кончилось, но, извини, моя творческая фантазия иссякла.
– Зато она не иссякла в Веронике. Я ведь не шучу с тобой, Иван Царевич. Дело слишком серьёзное.
Если судить по лицу и глазам, то действительно не шутил. На психа он тоже вроде не тянул. Тогда какого рожна ему нужно? Какие, собственно, трупы могут оставлять после себя литературные персонажи? Бред свинячий!
– Прочти вот записку, – протянул Вадим Ивану бумажку, исписанную мелким бисерным почерком.
Записка была в стиле упыря Михеича, а точнее в стиле писателя Царевича. Да и привет автор послания передаёт ни кому-нибудь, а своему создателю. – А где нашли записку? – На трупе.
Царевич даже крякнул от огорчения: вот влип, так влип! Наверняка какие-нибудь шутники, а то и просто маньяки прочитали по случаю его разнесчастный роман и теперь изгаляются в своё удовольствие. Вот времена настали! В натуре Берендеево царство.
Царевич оглядел не слишком многолюдный в послеобеденную пору небольшой сквер, но ничего примечательного, а тем более необычного не обнаружил. Сквер как сквер, и люди вокруг нормальные: две молодые мамаши катят по дорожкам коляски, три старушки судачат о чём-то на соседней лавочке. Голуби и те спокойно выискивают что-то своё и очень важное в подсолнечной шелухе, не пугаясь лениво бредущих мимо людей. Троллейбус вон проехал, посверкивая рогами. Так при чём здесь упырь Михеич, и кому это вообще понадобилось?