Отсмеялся и вновь начал проклятьями сыпать - в степи дождь пошел. Хорошо еще, что время распутицы не настало. Дождик мелко кропил Ивана, не переходя в проливной, покуда вся одежа на нем не отсырела, а после выглянуло солнышко и принялось парить - час от часу не легче!
То ли Всевышний играл над ним шутки, то ли мать-сыра земля оправдывала свое прозвание, но только на другой день дождь зарядил снова. И на третий. Теперь уж не только одежа, но и конь его, и сбруя, и провиант, и оружье так отсырели, будто он как был верхами, так и искупался в Днепре (иль в Волге, она поближе будет, но не менее полноводная).
Сил на то, чтоб сдерживать хляби своими чарами, у Ивана Александровича уже недоставало, запас бранных слов тоже исчерпался. Казалось, от этого дождя и мозги его отсырели, он лишь то и дело повторял себе под нос:
- Проклятье, ну и вонючая погодка! - и стряхивал каплю с носа.
Бурка, промокший до костей, выразил свое согласие прочувствованным хрипом.
Натянул Иван повод, дважды чихнул и высморкался. Капля опять висела на кончике носа, будто утвердив на него свои права. Да, погодка вонючая в полном смысле слова. Он учуял, что откуда-то смердит так, что аж тошно становится. Но не от него и не от коня. От Бурки шел запах, как от любого скакуна благородных кровей, вымытого под дождем. Сам же он только сегодня с утра искупался в чистом ручье. Ни воздух, ни вода не казались ему чересчур холодными, пока он не разделся донага, а после ничто уже не имело значенья. Дождь опять полил, и зубы Ивана после купанья стали выбивать частую дробь, но довольство чистотою телесной осталось.
Вдруг издали расслышал он звон копыт.
Всадники вырвались из дождя, как стрелы Перуна. Было их десятеро - обычный татарский арбан,- и понял царевич, что спасаться бегством поздно, а меряться силами бесполезно. Шашка запуталась в складках дорожного плаща, меча он долго нащупать не мог - видно, соскользнул куда-то под промокшим насквозь потником. И только вынул наполовину меч из ножен, глядь - шесть татарских стрел на него нацелились, три копья метят аккурат в каплю на носу, кривой турецкий ятаган грозно поблескивает совсем рядом с его шеей.
Но хуже всего - десять косоглазых рож с висячими усами повернулись к нему и скалятся, а вонища такая по всей степи идет, что хоть топор вешай. Напоенный дождем воздух тих, но татары и их нечесаные кони скачут с подветренной стороны, давая царевичу вкусить всю прелесть своей пресловутой нечистоплотности. Однако теперь не время нос морщить. Всадники неотрывно глядят на него, и ухмылки их становятся все шире, оттого что он со звоном вкладывает меч обратно в ножны.
Пуще всех веселился татарин с ятаганом, смех у него был какой-то лающий. Он неприятно шморгнул носом и сказал на ломаном, но вполне понятном русском языке.
- Фу, степь чистый был, теперь русский дух пришел.
Несмотря на смертный ужас, Иван удивился: как они могут что-либо учуять, кроме собственной вони? На смену этой мысли тут же подоспела другая: именно такого отклика ждут они от него, чтобы прибить на месте. А в третий раз подумал: да зачем им предлог, когда они и так на мясо его порубить могут. Будь они отрядом наступающего войска, он был бы уже покойник и меча б не успел коснуться, выбили бы его из седла стрелы.
А эти медлят чего-то...
В голове шло лихорадочное коловращенье, вот бы ему так же быстро соображать, когда в шахматы с отцом сражался. Правда, тут не резным королем из слоновой кости - подороже расплачиваться придется. Татары все еще держат его на острие луков и копий. Стало быть, надобно как-то им ответить, может, и раздумают убивать?.. Но чем ползать на брюхе перед этими свиньями, он лучше сам себе глотку перережет. А они за угодничество еще скорей его прикончат, ведь ни один татарин из Золотой Орды не станет уважать труса. Сердце бешено колотилось в груди, как еще татары не услыхали да не позаботились его утихомирить? Благо, капли дождя, стекающие с опушенной мехом шапки, скрывают ледяной пот на лбу.
Иван отвесил им поклон, но не лебезя, а с достоинством, потом поднял голову и улыбнулся открыто и приветливо, как мог. Сбитые с толку татары переглянулись и перевели раскосые глаза на десятника, а тот хоть тоже смутился, но получше сумел это скрыть.
- Привет тебе, багатур! - Иван постарался произнести это слово как можно отчетливей (скажи он "богатырь", кривой ятаган тотчас вонзился бы ему в глотку).- И вам, волки азиатские, чей нюх так остер, что учуял Русь на столько верст.- Он перевел дух, потому как дальнейшие слова решали, жить ему иль не жить на белом свете.- Особливо же при том, что дохи и шапки ваши из блохастых русских овец сшиты и воняет от них еще пуще, чем от меня.
Воцарилась жуткая тишина, покамест багатур переваривал услышанное и переводил его на свой язык. Иван прикидывал, сумеет ли быстро выхватить меч, чтоб дорого продать свою жизнь, ежели дело обернется к худшему. Коли удастся, кое-кто из этой своры уж точно пожалеет, что встретил его на своем пути. Но прикидывал лишь в уме: покуда есть выбор, лучше с места не трогаться.
И тут оглушил его хор лающего татарского смеха.
- Ты кто, русский невежа? - Гортанный голос десятника оборвал смех, ровно свечу загасил.
Избежав смерти один раз, вновь очутился Иван перед выбором: сказать правду, что явно не сулит ему ничего доброго, иль солгать и быть уличенным. Странно, что татары, считающие обман своим оружьем, такое значенье придают честности своих врагов. Нет, чтобы просто убить врага - так им надобно уличить его во лжи!
Наконец решил он, что все же вправе полагаться на неприкосновенность царского рода, и на сей раз ограничился гордым наклоном головы, который бы сделал честь самому хану.
- Иван Александрович, царевич Хорловский! Татарин одобрительно поцокал языком и перевел ответ. Иван немедля увидал в косых глазах блеск золота и серебра, потому ничуть не удивился следующим словам десятника.
- Карашо, князь Руси, будешь у нас гость. Потом решать, что с тобой делать.
Он пролаял несколько слов на татарском наречии, и всадники тут же убрали стрелы в колчаны, закинули луки за плечи. Двое татар с копьями стали по обеим сторонам Ивана и уперли острия ему в подмышки. Даже сквозь толстый кафтан ощутил он колотье в боках.
- Так поедешь! - приказал татарин и подчеркнул, в чем, по мненью Ивана, не было никакой надобности: - А то на аркан тащить.
Царевич глянул через оба плеча на длинные копья, на плоские бесстрастные лица, пожал плечами, насколько позволяли острые наконечники, и кивнул.
"Бок" - лагерь татар - растянулся по степи на целую версту. Огромные табуны, охраняемые приземистыми стражами на столь же приземистых конях, насчитывали по три лошади на каждого всадника, а то и поболе. И каждому полагалась отдельная юрта - круглая палатка черного войлока. Татарин жил там один, либо с семейством, либо с пленными - как пожелает.
Двое стражей не спускали с него глаз, кабы не дотянулся до оружья, и даже чуть приподняли на копьях над седлом, так что ехал он, привстав на стременах и широко раскинув руки, будто птичьи крыла.
Из подмышек его сочились тонкие струйки крови, стекая с кончиков пальцев. То, что не стонал и не кричал он, на копья вздернутый, быть может, спасло его от худшей участи. Не раз предупреждал учеников своих гвардии капитан Акимов: ежели возьмут тебя в полон татары - не кричи, не то они уж непременно захотят проверить, сможешь ли ты кричать еще громче. Иван позабыл капитанову науку, подобно всему, что не имело к его бытию прямого касательства, а вот теперь припомнил, особливо когда, вывернув руки, поволокли его над седлом да еще похваливать стали за выносливость. А Иван подумал себе: едва ль руки сломаны, просто вывихнуты, стало быть, ни к чему и шум подымать.
Спасибо кафтану да толстому плащу - он почти не чувствовал боли. От дождя не смогли предохранить, зато от тяжких ран уберегли: наверняка поранился легче, нежели когда на семнадцатом году впервые взял в руки бритву. Небось и кровь бы уж не сочилась, не падали б рубиновые капли на обглоданную конями траву, кабы не резвый аллюр Бурки.