Таз и кувшин — так себе замена современной сантехнике. Но хоть грязь более — менее размазала равномерно. Да руки отмыла. Хорошо, что ногти я после маникюра покрыла бесцветным лаком, так что никто не обратит внимания. Отряхнув платье, попыталась пятерней расчесаться, получилось не очень, но хоть мусор из волос убрала. Раскопав в сумке свою косметичку, обнаружила в ней парочку небольших заколок-крабиков, подхватила волосы с боков над ушами — все, прическа готова!
Можно идти к неведомой бабушке, хоть и страшновато было. До мелкого потряхивания. Игнатьевна, освещая путь своей лампою, повела меня назад, к лестнице. Но спускаться мы не стали. Хозяйские покои оказались напротив лестницы, расположенные вдоль. Высокие, темного дерева двери открылись легко, без скрипа. Мы вошли в комнату, но это была ещё не спальня, нечто вроде камерной гостиной, или будуара, я в этих тонкостях не разбираюсь, как-то было ни к чему.
Не дав мне рассмотреть ничего, старуха прошаркала ногами в каких-то чунях, видневшихся из-под подола темной юбки или платья, к следующей такой же двери. Постучав, открыла ее. Вот это точно была спальня. Тихо тлела лампадка в углу, но икон там я не увидела. Главное место в комнате занимала громадная кровать. В полумраке я почти ничего не разглядела, но мне все показалось темным, единственное светлое пятно — это постель.
Игнатьевна тихонько сказала:
— Пелагея Степановна! Вы не спите? Вот, Катерина Сергеевна, внучка ваша, приехала! Вы с ней поговорите?
Я ожидала такого же дребезжащего старческого голоса, немощного, со стонами. Но не того сильного, спокойного голоса, раздавшегося со стороны кровати.
— Игнатьевна, подай барышне стул, пусть присаживается возле кровати. Сама уйди. Свечи запали.
Старуха заторопилась выполнить порученное, к кровати было придвинуто кресло с мягкой обивкой, зажгла свечи на столике, на тумбочке. В спальне стало светло. Игнатьевна шустро удалилась, оставив меня с хозяйкой дома. Теперь я ее могла рассмотреть. Действительно, на кровати, под одеялом лежала очень пожилая женщина, лицо ее носило явные следы болезни и страданий. Землистого цвета кожа лица, тело под одеялом обрисовывалось очень худым, руки, держащие край одеяла, были настолько худые, что казались просто костями, обтянутые пергаментной кожей. Но глаза на лице смотрели живо, и даже были яркими, не выцветшими, как обычно у стариков.
— Садись, чего стоишь? Поговорить хочу.
Я осторожно присела на краешек кресла. Пелагея внимательно меня разглядывала с минуту, потом сказала:
— Ты не Катерина! Где моя внучка?
Я возмутилась — Как это я не Катерина? Катерина Сергеевна Салтыкова, у меня и документ имеется!
Я благоразумно не стала говорить, что этот документ — паспорт гражданина РФ. Старуха ещё раз внимательно взглянула мне в лицо, неожиданно цапнув меня за руку. Я хотела выдернуть, но бабка держала руку крепко, для умирающей-то. Подержав немного, отпустила, удовлетворённо вздохнула.
— Есть в тебе наша кровь, чую ее. Выходит, я обмишулилась, уж думала, Полинка на стороне дочку прижила. Видала-то я тебя давно, младенцем ты ещё была. Могла и израсти вот так. И силу я в тебе чую, только спит она. Наша ты, верно. Тогда вот моя воля тебе. Как помру, приедет стряпчий из Вязьмы, подпишешь бумаги, наследство твое будет. Ты у меня одна из кровных родственников осталась. Вот поместье, да две деревеньки небольших тебе отойдут. Да людишек сто душ. Раньше-то поболе было, так война все порушила. И мужики сгинули, и бабы одни остались, от кого детей рожать? Да ещё с десяток мужиков на откупе в городе Смоленске есть. Есть деньги на счете, но не слишком много, налоги, подати первый год заплатишь, да на первое время на жизнь. А там смотри сама.
Замуж выходи, вон Ванька Пешков жених подходящий. И красивый и при деньгах, их-то Карповку французы обошли стороной, это нам досталось, да Федоткино Заварзиных пострадало. А нам тяжко пришлось тогда. Супостаты тогда у нас с самого начала осени и до зимы самой стояли. И разграбили много, и просто испоганили. Отступая, подожгли флигель. Я с дворней по зиме тушила пожар, а то бы и на дом перекинулось. Дом отстояли, но несколько человек застудились и померли. А потом несколько лет неурожая подряд. Многие поместья разорились или обнищали в край. Мы кое-как выстояли, но достаток сильно пострадал. Хотела я тебя забрать к себе, когда твои родители умерли, да только здесь жизнь была тяжелее, чем в твоём институте. Вот и откладывала все твой приезд. Да теперь вот по-другому не получается. Не охай, срок мой пришел, и я ухожу спокойно. Слушай Игнатьевну и Трофима, они дурного не посоветуют. За старостами приглядывать надо, чуть отвернешься — обжулят. Я без управляющего обходилась, а вот тебе, пожалуй, тяжело придется. Но ты сама решай, ты уже девушка взрослая, образованная. Хотя чему там учат в ваших институтах ныне… Ладно, это была присказка, сказка впереди. Руку дай!