От касания крови кожа её шипит, как от кислоты, Морана скалится, бьет его по лицу и снова сжимает на горле руки. Васи нет с ним, нет нигде в поле зрения, и Ваня может только надеяться, что они с перевертышем давно улетели подальше от этого проклятого места. Руки его чешутся, властно, нестерпимо зудят, словно миллионы насекомых просятся наружу. Сильнее, чем не хватает воздуха, сильнее, чем гаснет сознание. Словно в нём отложили личинки, оставляя их дозревать, и теперь они готовы вырваться, захватывая планету.
- Не смей! - слышит он голос перевертыша.
Сквозь боль, туман, рев бури и топот коней - слышит его всё равно, едва узнавая - ведь он орет истошно, изо всех сил, так, словно ему живьем вырывают руки. Ваня и не думал, что тот может так беспокоиться за него - видимо, сильно важны сыновья Кощея. Он не понимает, о чем кричит перевертыш, не понимает, что делает или что собирается делать. Корка сошла с ран на ладонях, и он впивается ногтями, раскрывая их еще больше, до костей, заставляя кровь литься и литься и литься - а потом резко дает Моране пощечину. Голова её дергается, и в месте касания лицо обожжено, как от кислоты. Морана медленно выравнивается и скалится - еще разъяреннее, и она точно не отпустит Ваню живым. Не давая ей опомниться, он бьет снова - и снова кожа её шипит, сходя комьями от его крови. Он бьет снова, в солнечное сплетение - и её откидывает в сторону; с куда большей силой, чем мог вложить в удар Ваня. Шатаясь, он встает, и кровь с его ладоней пропитывает землю. Кровь шипит, упав, и поднимается обратно паром, буро-алой дымкой расходясь в воздухе. Ваня вдыхает поглубже и не хочет убить Морану, не хочет уничтожить - это пафосные слова фильмов и книг, не реальной жизни, в реальности всё иначе, но - он хочет чего-то ярко. Воздух подхватывает алую дымку и кружит вокруг Вани - ураганом, крошечным торнадо, сметающим и туман вокруг, и пробегающих мимо коней. Кровь стучит в его ушах, стучит вокруг, в воздухе, слепит его глаза.
- Не оставляй кровь на границе! - слышит он или не слышит.
Ураган расходится в стороны, разрастаясь, всё больше и больше, и Морану отшвыривает в сторону. Трещат ветки огромного дуба, каркают вороны, разлетаясь, и Ваня слышит звон цепи, стук - и торнадо гаснет мгновенно, опадая. Он падает вместе с ним. Последнее, что он чувствует - как хватают его сзади чьи-то тощие, цепкие руки.
5.
Ему хочется есть. Ему хочется пить. Ему хочется проснуться дома, в своей постели, но под собой он чувствует неудобное, короткое сидение вместо матраса. На него накинуто что-то тяжелое, колючее и теплое. Тело гудит, как после долгой игры в футбол - очень, очень долгой игры; горло дерет и болит хуже, чем при ангине. На глаза ему падает свет, но Ване не хочется просыпаться. Ему хочется увидеть братьев и отца. Ему хочется соленых огурцов тети Люды и её сладкой выпечки. Он готов даже вернуться в школу, даже на физику и литературу, готов вовремя вставать по утрам и бесконечно оставаться на второй год в одиннадцатом классе - лишь бы проснуться дома.
Вздохнув, Ваня собирается с силами и открывает глаза. Он сидит на заднем сидении вертолета, накрытый тем серым шерстяным пальто, которое дал Гвидон. Вертолет странно накренен, стоит на возвышенности, и вокруг него раскинулся лес. Совсем близко течет река, и от журчания воды жажда накатывает с новой силой. Ваня сглатывает и встает - с трудом, не с первого раза, опираясь о дверь и кресло. Чтобы выбраться из кабины, ему приходится спрыгнуть, и ноги подгибаются и отдают ломотой в суставах.
Перевертыш сидит у костра, на корточках, и сосредоточенно ворошит гаснущие поленья.
Ваня никогда не любил походы.
Он проходит мимо него, к реке, падает на колени, наклоняет голову и пьет - долго и жадно, пачкаясь в иле. Перевертыш только хмыкает, наблюдая за ним, не торопит и не задает вопросов. Хоть что-то возвращается на круги своя - перевертыш снова противный лопоухий парень вместо собаки, и Ваня снова спрашивает, а он пытается издеваться.
- Где мы?
- Понятия не имею. В лесу где-то.
Перевертыш пожимает плечами, и он действительно может не знать - откуда, у него же нет встроенного навигатора - но смотрит так, что ему не хочется верить. Ваня вытирает мокрое лицо и поднимается, колени его испачканы мокрой землей. Он садится у костра, рядом с перевертышем - отогреваясь и приходя в себя.
- Как мы здесь оказались?
- Я дотащил тебя до вертолета. Можешь звать меня Робином, супер-герой.
Ваня смутно вспоминает ураган, дерево, цветок, женщину - и вздрагивает, инстинктивно коснувшись горла. От касания кожа болит сильней, и на горле, должно быть, остались огромные синяки. По крайней мере, он жив, и усмешка гаснет на лице перевертыша, когда он следит за его рукой взглядом.
- Почему не дома?
- Топливо кончилось. Скажи спасибо, не разбились.
- Спасибо, - не задумываясь, отвечает Ваня.
Живот его требовательно урчит, перевертыш хмыкает и достает из-под сложенных рядом листов несколько рыбин. Его складной ножичек будет полезен сейчас, как никогда, и это один из редких случаев, когда Ваня искренне благодарен судьбе за перевертыша. Как правило, он жалеет о своей благодарности. Рыбины отправляются в угли, перевертыш засыпает их сверху, довольно кивает и говорит с заботой:
- Скоро будет готово. Потерпи.
Забота от него пугает, и, то ли Ваня вдруг стал супер ценен, то ли муки голода единственное, чему может посочувствовать перевертыш. Очевидно, рыбу поймали в руке, но поблизости не видно ни удочек, ни сачков, и Ване невольно любопытно - как перевертыш смог её поймать. Человеком, зайдя по пояс в реку и хватая голыми руками - как показывают в фильмах про индейцев - или собакой, или другим животным с острыми клыками. При всем старании, Ваня не может представить его медведем.
Рыба готовится быстро, перевертыш палкой выкапывает её из-под углей, кладет на широкий лист лопуха и протягивает Ване. В ноже нет необходимости, горячая чешуя сходит легко, обнажая нежное мясо, и Ваня хватает его пальцами и глотает, обжигаясь. Только на второй рыбе он понимает, что она совсем не соленая - хотя в карманах перевертыша еще могла остаться та маленькая солонка. Ваня думает попросить её, но не успевает - желудок требует еды немедленно, настойчиво, как будто он не ел неделю. Это вполне может быть правдой, и последнее, что помнит Ваня - мерзкое пойло безумного старика. Когда он тянется к третьей рыбе, перевертыш больно хлопает его по руке подгорелой палкой.
- Оставь парочку, - говорит он.
Ему удается устыдить Ваню - тётя Люда всегда учила делиться с братьями, и Ваня с сожалением вытирает о джинсы руки. Он съел бы еще раза два столько же. Перевертыш ест свою рыбу неспешно, отщипывая маленькие куски, и, зная его обычный аппетит, Ваня только убеждается - они здесь не первый день, и перевертыш уже успел наесться досыта и обустроиться. Им совсем не нужно оставаться здесь надолго.
- Как же мы доберемся домой?
- На жар-птице. Такой наш А-план.
Образ их с перевертышем, сидящих на спине летящей Василисы, вспыхивает и гаснет в его воображении. Девушка вряд ли способна поднять хоть одного из них, не говоря уж о самой возможности полета. Ваня начинает сдаваться окружающему безумию и вспоминает разговор в поезде - до лагеря Гвидона, всерьез обдумывая возможность на ней улететь. Как-то же она попадала в Битцевский парк ночами.
- Она же не умеет летать.
- Я не говорил, что план без изъянов, - пожимает плечами перевертыш.
Он доедает свою рыбу, последнюю оставшуюся аккуратно заворачивает в листок и кладет на землю, рядом с еще тлеющими углями. Чтобы не остыла, и Ваня винит усталость и магию в своем тугодумстве.