— Погоди-ка! — мирно сказал Костя. — Брось! Тут пощечиной не обойдешься, а за иное схватишь пятнадцать суток, да еще на работе скажется… Плюнь!
Павел отдернул руку.
— Ты скажи, зачем их в вечернюю школу приняли?
— Тоже вопрос! В дневной выгнали, папы устроили в вечернюю с фальшивой справочкой. Аттестат выколачивают.
Догадливые юнцы куда-то исчезли. Павел играл крышкой парты, унимая ярость скрипом ржавых петель. Сказал:
— За плебея я им все-таки ввалю, гадам.
На губах Кости блуждала тонкая, злая улыбочка: вот-вот укусит.
— Ты, брат, счастливый человек! У тебя самоуверенность, как у Турмана. А чего ты им сделаешь? Они же супермены, элита, а ты кто?
Ничего не поймешь на этом свете! Со стороны посмотреть: все люди как люди, а на поверку выходит не так уж все просто.
— Какая элита, черт возьми!
— Чудак! Ушла же моя Настя к Валеркиному отцу, так думаешь, этот сопляк не понимает почему? Да и Пыжовы неплохо приспособили все окружающее по собственной комплекции, вроде модных штанов. Да им наплевать на тебя с высокой колокольни!
Тут Костя определенно что-то пересаливал.
Павел с усмешкой покрутил пальцами у виска.
— А у тебя и в самом деле что-то соскочило там, Костя. Ей-богу! Ты проверь зажигание-то на всякий случай, слышишь?
Меченый посмотрел на него с сожалением.
— Учат, учат вас диалектике, а толку ни черта нету. Ты бы хоть «Комсомольскую правду» читал, что ли? Там об этой плесени теперь немало пишут, кто грамотный, разберется. — И открыл учебник истории. — Чего у нас на сегодня?
Вошла преподавательница, старушка. Постучала мелком по доске.
— Запишите, пожалуйста, тему, — сказала она. — «Коллективизация сельского хозяйства. Роль известной статьи «Головокружение от успехов» в ликвидации перегибов на селе…»
Павел слушал рассеянно. Ему не хотелось изучать давние события, не разобравшись в настоящем.
Передняя парта пустовала, Венька с Валеркой так и не появились. Директор, оказывается, прогнал их за родителями. Точь-в-точь как в начальной школе.
В этот вечер Павел зашел на квартиру к Меченому. Без особой на то причины, просто потянуло его ближе посмотреть на этого странного парня, поговорить по душам, узнать в конце концов, как и чем живет этот бывший уголовник, толкующий иной раз о диалектике и других умных вещах.
Действовал какой-то космический закон тяготения: чем больше Костя отталкивал Павла своей крикливостью и пристрастием к жизни, тем сильнее тянуло к нему молодое любопытство. Было и сочувствие, если правду сказать.
Удивила Павла квартира. Жил Костя в единственной комнатенке барачного общежития, но холостяцкой ее никак не назовешь. Ни пыли, ни кучи жеваных окурков на столе, ни груды немытых кастрюль на плите, как это обычно бывает у одиноких парней, — можно было подумать, что жена только вчера ушла из этой уютной комнаты. Были какие-то цветы на подоконнике, и, главное, Костя поливал их, иначе они давно бы завяли.
Бамбуковая этажерка прямо-таки гнулась от книг.
Только стены и полотняные занавески в пол-окна были желтоватые, прокуренные: хозяин, видно, курил много. А над кроватью стена посветлее была и торчали забитые в ряд гвозди — тут, видно, висел когда-то коврик.
— Садись, — сказал Костя, разматывая шарф. — За водкой поздно идти, но я тебя сейчас другой отравой угощу… глаза на лоб.
— Трансформаторной кислотой, что ли? — засмеялся Павел.
— Чифиром, чудак! Напитком богов!
— Это что за штука?
— Обыкновенный чай, только сногсшибательной крепости. Я сейчас.
Костя крутнул газовый кран, завозился с чайником.
Павел сказал в спину:
— Жена… не из-за чифира ушла, случаем?
— При ней не употреблял, — сказал Костя не оборачиваясь. Зашуршала бумага, он развертывал свежую пачку.
Павел пристроился к этажерке, от нечего делать перебирал книги. Их было не так много, но все разные, от технических справочников и шпионских романов до философского словаря самого последнего издания. Попалась большая книга в красном переплете под названием «Десять дней, которые потрясли мир», и Павел начал листать ее — об этой книге он понятия не имел, а совсем недавно о ней что-то говорили по радио, и название врезалось в память.
Судя по обрывкам текста, которые успел прочесть Павел, пока хозяин заваривал свой невозможный чай, книжка была документальная, на любителя.
— Прочел? — спросил Павел с интересом.
— А-а… эту? — обернулся Костя и забрал книгу. — Я ее давно читал. А сейчас заново купил, как память. Была такая книжка когда-то у моего отца, стояла на полке между томами красными. Ну вот, я и купил ее. В ней, между прочим, предисловие Ленина.
Костя положил книгу на этажерку с таким видом, будто не хотел больше доверять Павлу.
— Ты ж говорил, что у тебя… не было отца? Не помнишь вроде?
— А-а… длинная история. Первого-то, верно, не помню, они оба с матерью померли в тридцать третьем, мне лет десять было. А это уж второй был.
Чай заварился действительно немыслимый, дегтярно-черный, как солярка. И пить его полагалось без сахара. Павел отодвинул огненно-горячий стакан, подался к Косте.
Был у Меченого, оказывается, еще и отчим.
Костя рассказывал, облокотившись на стол, свесив голову:
— В детдом, бывало, часто приходили бездетные. У многих даже и настоящие родители иной раз отыскивались. И такая надежда каждого из нас ела, что обязательно к каждому это счастье должно привалить. Дети ведь! Хотя и вороватые и злые, а дети! Ну вот, и этот пришел один раз. Ты пей, самый смак! — подвинул он Павлу дымящийся стакан. — В общем, с утра в детдоме светопреставление началось. Воспитатели с ног сбились, постельное белье сменили, в обед кашу дали с маслом и чай с сахаром. И приходит, значит, седоватый, плотный такой человек в кожаном пальто, и все стоят перед ним навытяжку, хотя он никакого вида не подает.
Да, собрал он вокруг себя ребят, про Испанию начал рассказывать и про Первую Конную, и не знаю, почему я тогда ему под руку попал.
Костя вновь отхлебнул невозможно горячий и крепкий чай.
— Поставил он меня в коленях и по стриженой голове провел. «Что ж ты, — говорит, — сынок, такой конопатый? Как воронье яйцо. Ты ведь таким раньше не был?»
Ну, мне уже четырнадцатый год, не маленький вроде, а что-то кольнуло меня тогда, Павел, и так кольнуло, что я озверел совершенно. «А тебе какое дело? Ты кто, чтобы спрашивать?!» Может, и другое что я заорал и толкнул человека, а борт у кожанки отвернулся, и мы все орден увидали. Орден Красного Знамени у него был… на гимнастерке.
— Ну?
— «А я, — говорит, — твой отец…»
Голос у Кости сел, он сказал хрипло:
— Я тогда света невзвидел, слезы брызнули, как у грудного младенца. «Брешешь, — говорю, — мой отец помер!» Но он-то был взрослый человек, не обиделся и очень спокойно говорит: «Это ошибка, Костя, просто я был в дальней командировке. Мама наша, верно, померла, а я вот вернулся к тебе. Теперь домой поедем. Ты как?»
Павел сглотнул горькую какую-то слюну, потянул к себе стакан с черным напитком.
А Костя уже отдышался, продолжал окрепшим голосом:
— В общем, отчество у меня точно совпало с его именем, вот в чем была для меня задача. А усыновил меня секретарь краевого комитета партии, Павел. Большой человек, вдовец. Все я видал за те два года, пока с ним жил! Как работал человек, и как по ночам не спал, и какие мысли ему покоя не давали. Ну, а как девятый класс я закончил, обратно пришлось потерять отца. Двух отцов в жизни потерять, ты как считаешь, не много ли? На одну-то душу?
— А потом? — механически спросил Павел.
— Потом-то уж я по убеждению стал вором. Не было в Ростове более изощренного и вредного грабителя, чем я. Ты учти: нет ничего хуже, чем образованный ворюга!
Костя дождался, пока Павел залпом допьет стакан чифира, добавил с усмешкой:
— Однако и бросить старое ему легче, он все-таки отдает себе полный отчет во всех своих достижениях. Я по этой причине до мокрого никогда не доходил, отделался десяткой, а то бы и шлепнуть могли за все подвиги. Сказать правду, по жизни скучал ужасно. Знал ведь, какая она бывает, настоящая жизнь! Да и отчима никак забыть не мог.