— Инженер по обогащению руд! Неужели не понимаешь? — пожала плечами Надя.
— Нет, здесь какой-то ушлый кадровик с умыслом опустил руду. В руде она ни черта не смыслила, как и в остальных этих должностях, а вот в обогащении собаку съела! — Он брезгливо швырнул книжку на стол: — Досадно, что все это в рамках КЗОТа и уголовно не наказывается.
Надя вовлекла его в этот разговор, и Павел почувствовал, что смущение его рассеялось. Он комкал на колене мягкую ушанку, впервые окинув Надю прямым, ничего не упускающим взглядом, будто смотрел на родную сестру Эры. Она не заблуждалась, она попросту признавала за такой вот жизнью неоспоримое превосходство. И это бесило Павла.
— Слушай, Надька, — сказал он с вызовом. — Ты, помню, очень хорошо выступала, когда провожали ребят на целину. Я тогда любовался тобой. Да и нынче ты неплохо провела комсомольскую летучку, подготовила девчонок. А вот хочется спросить… Сама-то ты поехала бы в Сибирь, если б так стал вопрос?
Надя небрежно поправила растрепанную челочку.
— Сразил! Ну, а как бы ты думал? Поехала бы не моргнув глазом! Я поперек эпохи шагать не собираюсь и тебе не советую. Этого-то ты никак и не хочешь понять.
Павел раздраженно тряхнул полевую сумку, как бы вымещая на ней досаду, и хотел выйти, но Надя заступила дорогу:
— Поехала бы! А чтобы тебе все было ясно, скажу главное… — Лицо Нади стало гордым и властным. — На целину, видишь ли, по-разному можно ехать. Совсем не обязательно тащиться туда в товарных вагонах под общую гребенку. Можно ехать и с персональным назначением, в мягком вагоне. Соображаешь?
«И тут «элита»? — скорее подумал, чем выкрикнул, Павел. — Эх, Надька!»
Он оттолкнул ее и вывалился в гулкий коридор.
Острая тоска и обида, как ощущение огромной жизненной потери, сдавили горло.
«Надька, Надька! Я же люблю тебя, что же ты делаешь?!»
На улице его закрутила, спеленала белая муть. Мокрый лапчатый снег забивал рот, слепил глаза, и он едва различил сутулую фигуру, бредущую навстречу.
— Ну, что же ты?! — донесся голос Меченого. — Пора ехать! Темнеть скоро начнет.
Было нестерпимо стыдно. Перед собой, перед Костей, перед всем миром.
У вахты яростно, на полном газу грохотали два мотора. Впереди бульдозер с отвалом, зарывшимся в снег, за ним трактор с деревянным угольником-снегочистом на прицепе. Маленький балок стоял на обхватных брусьях угольника, дымя железной трубой.
Павел сбросил тулуп и, распахнув дверцу балка, швырнул скомканную меховину на боковой топчан. У печурки сгорбилась фигурка в цветастой шали и телогрейке. Пухлая, мягкая, знакомая фигурка.
— Лена?..
Хлопнула печная дверца. Лена распрямилась и усмешливо, щурясь от дыма, посмотрела на Павла.
Он стоял на полозе угольника и, полураскрыв от удивления рот, пялил на нее глаза. На полные литые колени в тонком капроне под цвет тела, на короткую юбчонку и завернутые голенища валенок, не достававшие до коленей. На праздничную, в ярких красных цветах шаль, обнимавшую плечи и закрученную вокруг шеи.
— Ты что? На свадьбу собралась? — грубо, почти злобно прогудел Павел. — Что за шуточки? На трое суток едем, в тайгу! Приоделась!
Шаловливая улыбка Лены погасла.
— А тут тепло! — с вызовом сказала она.
Он молча соскочил с высокого бруса и пошел через двор к вещевому складу.
Принес новые ватные штаны с тесемками на штанинах, кинул в будку.
— Заряжайся! Тулуп мой пока наденешь, — сказал в закрывшуюся дверь. — Мне в кабине жарко будет.
— Спасибо, Павлик, — донеслось из-за двери благодарно и чуть смущенно. Слышно было, что она там возится с непривычно грубыми, будто бы картонными, на тугой стежке штанами.
— Передним пойдешь? — спросил Костя из лохматого воротника.
Павел кивнул, с двух шагов взлетел на ребристую гусеницу, боком ввалился в кабину бульдозера. Вытянув ногу, по привычке нашел педаль бортфрикциона.
Ах, черт возьми, до чего же хорошо в кабине!
Гр-р-р… — заговорили шестерни скоростей.
Поддал газу, высунулся на минуту из кабины, махнул Косте: пошел! — и, захлопывая дверцу, качнулся вперед, включил сцепление.
Привычно дернуло, бульдозер ринулся в ворота, распахивая снежную заметь.
Так… Чуть вывесить отвал, чтобы не задевал кочек, и в путь. На пятой скорости и хорошем газу — десять километров в час. Где-то на Красном ручье загорает, ждет у заглохшей машины Селезнев.
Держись, Максимыч!
В ветровое стекло косо, порывами ударили белые жгуты. Мутные, расплывчатые огни поселка летели мимо.
25
В окне, запушенном метелью, в голубоватых разводах льда, на уровне ее глаз оставался еще крошечный просвет. И в этот просвет Надя увидела напоследок какую-то чужую, не его спину, в овчинном тулупе, удалявшуюся в буран, в кипящую белую муть.
Неужели это его спина? Сутулая, овчинная, вовсе чужая?
Да что же это такое?!
Надя стиснула щеки ладонями, опустилась в кресло.
Он даже не оглянулся.
Впервые в жизни все получилось не так, как хотелось Наде.
Наверное, с самого детства, с пионерских сборов, с первого курса техникума Надя уяснила для себя одну важную истину о жизни и людях. Не из книг, не из лекций и докладов, а просто разглядела сама, что одни — как ее отец, как большинство соседей и знакомых — просто ж и в у т, просто р а б о т а ю т как заведенные, по раз и навсегда установленному порядку, по законам случайных обстоятельств. Это какая-то… ну, растительная, что ли, жизнь. Другие же — их тоже не так мало — умеют разумно, красиво построить свою жизнь. Эти люди никогда не кланяются обстоятельствам, шагают по ним, как по ступенькам, выше и выше, и оттого они свободны и красивы, на них даже со стороны хорошо поглядеть. Такие люди «творцы своего счастья», они сами выбирают для себя достойное место.
Надя втайне завидовала этим, последним, раз и навсегда положив, что именно так и нужно устраиваться в жизни. Зависть, правда, она скрывала, а что касается устремлений, то они были современны и благородны. Ведь недаром же говорилось, что перед каждым открыты все пути: твори, выдумывай, пробуй!
Свой жизненный путь Надя разметила до мелочей, и был он прям, как беговая стометровка: быть активной комсомолкой, во всем точно и неукоснительно следовать указаниям старших, наращивать опыт и продвигаться по службе. И быть постоянно на виду, вот что главное. Быть заметной!
Надо сказать, что именно так все и получалось в ее жизни. Не успела Надя как следует оглядеться на производстве после техникума, как ее уже выбрали секретарем комсомольской организации, доверили две сотни рабочих парней и девчонок. Руководить ими по установившейся традиции было совсем не трудно. Надя ознакомилась по табелю с процентами выработки и сделала неопровержимый вывод: Мурашко с Муравейко — отстающие, их следует критиковать; а Сашка Прокофьев — передовик, и, следовательно, его нужно поднимать и прославлять. Девчонки из мехцеха — это так, середка наполовинку, их следует дотягивать до уровня передовых. Ну, еще небольшая забота — молодежная стенная газета. При всем том нужно уметь выступать. Хорошо владеть голосом и набором обязательных, сугубо деловых фраз.
Наверное, Надя владела всем этим в совершенстве, потому что ее быстро заметили и перевели в отдел кадров. Пусть должность и называлась не очень внушительно (старший инспектор!), да ведь все хорошо знали, что она единственная по кадрам. А значит, руководящая.
И были уже первые плоды такого избранного положения в коллективе: Наде ничего не стоило теперь задержаться где-нибудь по своим делам после обеда, и никто ее не спрашивал, куда она отлучалась. Ничего не стоило выпросить автомашину (даже легковую «Победу»!), чтобы съездить на станцию за сто километров встретить маму с курорта. Никто бы не вздумал теперь посылать Надю прицепщицей на расчистку мартовских заносов — ведь не могла же она, в самом деле, навесить замок на отделе кадров!
Все шло по строго рассчитанному плану, если бы не Павел!