— Привыкаешь? — спросил он Павла, щуря красные тяжелые веки. — Давай привыкай! Имей в виду, что ремонтные мастерские — это ремонтные мастерские. Похуже пожарной команды!
Еще Стокопытов обожал слово «академик». Но произносил его, в зависимости от обстоятельств, то с почтительным уважением и даже восторгом, то с явным презрением. Забарахлит мотор либо топливная аппаратура, и тогда Стокопытов стучит кулаком по столу и обзывает слесарей «академиками».
А неделю назад, когда Павел приходил к нему с бумажкой отдела кадров, начальник вызвал инженера Резникова и сказал:
— Вот, Владимир Васильевич, замену тебе прислали. Терновой, с бульдозера. Добрый кадр выйдет! За две недели чтобы академика из него сделал, ясно?
Сейчас, по-видимому, Павел не заслуживал никаких званий, его следовало вводить в жизнь мастерских, и это хорошо понимал начальник.
— Ма́стера! Кузьму Кузьмича тащи, да побыстрее! — приказал он. — Если не найдешь в гаражах, ищи его на кладбище!
Павел внимательно, как врач, посмотрел в переносицу начальника. Толстую, перерезанную между бровей глубокой морщиной.
— Ну там, где гробы стоят, не поймешь, что ли?
Старшего мастера Кузьму Кузьмича в начале смены и в самом деле отыскать было нелегко. Он мотался между боксами, механическим цехом, медницкой и столяркой, сваркой и кузницей. И была у него неписаная обязанность: гнать не в меру ретивых слесарей от тракторного «кладбища», что в дальнем углу двора. Там дожидалось ремонта стадо разбитых машин — «гробов», а слесари тем временем безбожно раскулачивали безнадзорные машины, покрывая дефицит запасных частей. «Кладбище» уже несколько лет собирались отгородить колючей проволокой, да все не доходили руки.
Здесь Павел и нашел Кузьму Кузьмича.
Мастер-старичок, словно хищная птица, горбился над слесарем Мурашко, не успевшим стащить с крайней машины кронштейн верхнего катка. Ждал, пока злоумышленник закрепит деталь на место.
— В другой раз акт составлю, понял? Вредитель!
Молодой слесарь тяжело вздохнул, дожимая болт. Он терпеливо ждал, пока новый нормировщик уведет дотошного мастера.
Кузьма Кузьмич зашагал с Павлом сноровисто и молодо, невзирая на свои шестьдесят лет. Огромные сапоги, не пасовавшие в свое время даже перед стокопытовской ямой, бесстрашно чавкали по развороченному тракторами двору.
— Зовет, стало быть, пришабривать? — осведомился Кузьма Кузьмич. Хитрая усмешка вдруг собрала его лицо в такую мелкую складку, что Павлу припомнилась почему-то черно-лаковая вывеска у ателье в поселке: «Плиссе-гофре, срочно!»
Стокопытов ждал, вертел в пальцах цветной карандаш, как пропеллер, что означало, видно, крайнюю степень возбуждения. Мешковатые веки опущены: начальник рассматривал под настольным стеклом сводку.
— Списочных в конторе сколько? — вдруг спросил он, хотя отлично и сам знал, сколько в конторе техники.
Кузьма Кузьмич пожал плечами.
— Сто восемь, не считая кранов.
— А ходовых?
— Шестьдесят, по коэффициенту.
— Почему такое?
— Рабсилы на капремонт нету, сами знаете. Народ с Севера разъезжается, а вербованных сами не хотим.
— Та-а-ак… Ну, а в работе на сегодняшний день?
— Тридцать шесть.
— Пож-жарная команда! Академики!
— Так запчастей же нету! На целину все гонят! — взмолился Кузьма Кузьмич.
— А мне какое дело? Мехцех у тебя для чего? А сварщики почему с наплавкой не управляются?
Стокопытов, как видно, еще не освоился на новом месте, руководил как директор, хотя в штатном расписании эта должность значилась как «начальник-технорук». Вполне возможно, что он затеял весь этот разговор, чтобы разом ввести Тернового в курс всех событий.
Внимательно глядя на мастера, начальник осведомился:
— Кого поймал?
— Мурашко.
— С чем хорошим?
— Верхний каток с кронштейном.
— Терновой, валяй в мехцех, глянь там, когда кронштейны будут! А ты, Кузьмич, садись, думать надо.
Павел с удовольствием закрыл за собой двери кабинета: ему и самому не терпелось с первого дня обойти все закоулки, найти знакомых и по возможности разобраться в сложном хозяйстве.
«А начальник боевитый у нас, даром что староват, — отметил он. — Инициативный мужик!»
Механический ослепил его лампами дневного света, удивил теснотой станков и людей.
Недалеко от двери, у строгального станка, увидел Лену Пушкову, знакомую по комсомольским собраниям. Горластая толстуха в комбинезоне, перетянутая в талии лаковым поясом, строгала те самые кронштейны, которых не хватало слесарю Мурашко. Когда движущийся резец попадал в свет лампы, по широкому поясу Лены пробегал веселый зайчик.
Сторожко глянув в сторону, девушка откинула тыльной стороной кисти куцый чубчик со лба.
— Элька! — крикнула соседке, склонившейся у токарного. — Элька, держись! Нормировщик пришел!
Подруга ее, очень маленькая, с тонкими запястьями и бледной шейкой, срезала исподлобным строжайшим взглядом толстую подружку и Павла.
— А мне что он? Норму, что ли, прибавит?
Эта девчонка умела шутить и не улыбаться, а Лена явно кокетничала.
— Да ты не форси, человек новый, обидится! — И добавила с каким-то значением: — Меня вот удивление берет: чего это люди нормировщиков ненавидят? По мне — попадаются из них вполне подходящие.
— Брось, Ленка! У него диспетчер есть, не нам чета!
Станки разом заработали. Лицо толстой Лены сделалось внимательным и печальным, а тяжелый ползун строгального так двинул, что из-под резца задымило. Брызнула окалина.
— Крепко дерешь! — одобрительно сказал Павел, склонившись через плечо Лены к детали.
И она вся замерла, боясь повернуться, боясь толкнуть его. Куда он лезет? По технике безопасности нельзя так близко соваться к резцу.
— Крепко дерешь, молодец! — повторил Павел. — А кронштейнов на ремонте нету. Это как понять?
Он говорил ей на ухо, чтобы одолеть цеховой шум.
Лена отшатнулась, дерзко ответила:
— Не наша забота! Думать надо, когда какую деталь гнать, а у начальства заместо головы кронштейн! От материала пляшут!
— Ты, видно, не одних нормировщиков не любишь?
— А то как? Многих еще с т р о г а т ь нужно не хуже болванок! Случай чего — ко мне их: я на своем «Удмурте» любую стружку возьму!
По соседству с Эльвирой бездействовал новый ДИП.
— Где токарь? — спросил Павел.
Эля промолчала, в разговор снова вмешалась Лена:
— На этом историческом станке лучший токарь солнечной системы Сашка Прокофьев работает, Элькин ухажер. Он знатный. На какой-то слет махнул, передовым опытом оделять. А она вон против — всю неделю не целовалась.
Эльвира от удивления выключила станок.
Боясь остаться наедине с языкастой толстухой, Павел шагнул дальше.
На старинном станке «Унион» работал Федор Матвеевич Полозков, отец Нади. Он сдержанно кивнул Павлу — как-никак начальство! — снял с проточки громоздкую ступицу и взвалил на плечо, направляясь в гараж.
— Приточка по месту? — догадался Павел.
— Третий раз тащу, будь она неладна, — кивнул Федор Матвеевич. — Приходится волосную стружку брать.
Все-таки интересная работа попалась Павлу! Все можно смотреть, входить в тонкости дела, со всеми перезнакомиться, а то и подружиться, не то что в лесу! Там всю смену один на один с машиной, и весь коллектив — Селезнев с Могилой.
Он, конечно, понимал, что нынешнее чувство безмятежности временное, до поры, когда уйдет на пенсию инженер Резников. Но для беспокойства пока поводов нет. И непонятно даже, откуда взялось такое мнение, будто нормировщиков не любят.