Подобные демонстрации не могли тронуть высшую бюрократию, но верный себе Сидоров продолжал настаивать в официальном порядке и в марте 1867 года получил наконец от министерства государственных имуществ письмо следующего содержания: «Что как отдача приисков на всем пространстве залегания ископаемых в аренду одному лицу представляется неудобною, ибо через это установилась бы монополия, разрешено отдать прииски на двенадцать лет Сидорову и Амосову в одну квадратную версту каждому, с платой оброка в размере существующей в Архангельской губернии подесятинной платы — 30 копеек за десятину в год…»
Окрыленный успехом, Сидоров немедля заключил контракт со шведскими специалистами и послал их на Ухту, а сам уехал в Париж. Там его настигла петербургская депеша, в которой сообщалось, что разведка нефти на Ухте вновь запрещается ввиду проекта архангельского губернатора Гагарина производить исследования и добычу нефти на средства государства, для чего министерство государственных имуществ выделяло средства — одну тысячу рублей…
Сидоров вынужден был прекратить работы, оплатил неустойку шведам и вновь обратился к министру, резонно указывая, что на деньги, отпускаемые министерством, невозможно не только произвести какие-либо серьезные работы, но даже снарядить топографическую партию.
Министр подтвердил разрешение, данное Сидорову в марте месяце. Тогда обиженный губернатор написал новое отношение об отказе Сидорову «за его неблагонадежностью». Ход был настолько проверенный, что министр сразу же подтвердил отказ, хотя Архангельский статистический комитет к этому времени избрал Сидорова своим почетным членом за заслуги в изучении Севера.
Проявляя нечеловеческую настойчивость, Михаил Сидоров лично добился приема у министра, доказал свою правоту и привез в Архангельск форменный документ на право разработки месторождений нефти с отводом участка в сорока верстах от деревни Усть-Ухта.
Он и не подозревал, что таил в себе этот гербовый документ, составленный столичными крючкотворами. Гагарин не замедлил с отводом участка… не в районе выходов нефти, но точно «в сорока верстах от Усть-Ухты» на восток, посреди огромного болота. И только в мае 1868 года после четырехлетних мытарств Сидоров наконец получил возможность самолично установить заявочный столб на избранном участке.
Однако это вовсе не означало, что Фортуна наконец снизошла к промышленнику Сидорову.
Архангельское управление государственных имуществ определило арендную плату с десятины — три рубля в год вместо предполагаемых тридцати копеек, а когда Сидоров согласился и на это, приступив к постройке кузницы, казарм и амбаров, — запретило ему производить порубку леса без предварительной оплаты полной стоимости лесных делянок и получения лесного билета.
В 1869 году доверенный Сидорова прибыл за пятьсот верст к усть-цилемскому лесничему для оформления этих дел. По странной случайности, лесничий именно в то же время выехал по делам службы за пятьсот верст в противоположном направлении…
Наконец — лодками, пешком, верхом по диким лесным тропам настойчивый подрядчик преодолел и эти полтысячи верст, получил билет. Но время было потеряно, реки замерзли, сплав сорван. Дело задержалось еще на год.
В 1873 году, с утверждением нового Горного устава и распространением упорных слухов о нефтеносности Ухты, в министерство сразу поступило более двухсот пятидесяти заявок на отвод участков. Министерство не располагало средствами для командировки на Север такой большой группы землемеров. Взбешенный министр князь Дивен немедленно вызвал Сидорова.
— Это вы заварили безобразную северную кашу? — грозно вопросил он. — Завтра же высылаю двести землемеров за ваш счет отводить участки по всем заявкам!
Уповая на будущий расцвет промыслов и выказывая полнейшее пренебрежение к экономической стороне дела, Сидоров поблагодарил князя за его чуткость и согласился принять на себя все расходы.
Но князь Дивен плохо знал возможности своего ведомства. На всем Севере — от Вологды до Архангельска — нашлось лишь три землемера, коих и направили на Ухту. Да и они не смогли осенью пробраться от Мезени до Печоры из-за крайнего бездорожья.
Последовал приказ князя: «Делать отводы зимой!»
Одна из компаньонок Сидорова, Рубцова, женщина энергичная, обратилась к министру с просьбой научить ее, как принимать отводы при сорокаградусных морозах и девятиаршинных снегах, при невозможности делать лежневые просеки и насыпать земляные курганы, как того требовал Горный устав.
Князь Дивен отложил производство отводов до лета…
История эта могла бы длиться бесконечно, если бы в человеческих силах было соперничать в выносливости и долголетии с тупостью, бюрократизмом правящих кругов. Она также могла бы принести Сидорову успех, но только в том случае, если бы он учел некоторые деликатные условности своего времени…
Верховных жрецов власти уже сморила барская лень; губернатор Гагарин сгорал от желания снискать славу первооткрывателя новой обетованной земли; палата государственных имуществ могла пойти на уступки после весомого жертвоприношения кредитными билетами… Однако Сидоров, занятый живым и нелегким делом, ничего этого не видел и не хотел видеть. За то и покарал его господь: почетный член девятнадцати ученых и благотворительных обществ, кавалер ордена Владимира и четырех медалей, вложивший более шестисот тысяч рублей в дело развития богатейшего края России, умер, окончательно разорившись и не добурив единственной скважины…
Но этой скважиной были вскрыты нефтяные пласты, полностью подтвердившие реальность ухтинского месторождения.
В 1899 году министр финансов Витте отдал Ухту на пять лет в монопольное владение графу Канкрину. Бывший екатеринославский предводитель дворянства, а затем камергер двора граф Канкрин в течение всего времени исправно выплачивал государственную пошлину за огромную территорию, но не производил здесь никаких работ, надежно похоронив богатства Ухты на несколько лет.
Никто не вдавался в причины странного поведения графа Канкрина. Но причины, по всей вероятности, были…
Их и имел в виду управляющий компанией великой княгини Марии Павловны, упомянув об этой загадочной и скандальной истории.
Эти два человека, русские больше по виду, чем по убеждениям и службе, давно уже определявшие со своим тайным картелем политику на нефтяной бирже России, почему-то бесцеремонно поносили либо высмеивали «местные порядки»… Тут была некая условность, некая «азбука для посвященных», звучащая с внешней стороны вполне прилично и невинно, а по сути передающая очень серьезные мысли.
Многолетняя и даже многовековая практика подчинения целых стран их собственным интересам, воле всемогущего картеля, умение действовать не только долларом, франком, немецкой маркой и русским рублем, но и — через сановных воротил мира сего — почти заведомая беспроигрышность их дела давала, по-видимому, им право чувствовать себя хозяевами в чужом доме.
Трейлинг отодвинул недопитый стакан чаю, отвалился в кресле. Беседа подходила к концу. Оставалось узнать об условиях, но этому можно было посвятить иной час в иной, более интимной, обстановке.
— Как мне представляется, вам придется ехать в Усть-Сысольск. Из уездного города легче следить за провинцией, — заметил управляющий и позвонил. — Не исключена возможность, что посмотрите Ухту и собственными глазами…
Вошел секретарь.
— Какие вести? — спросил управляющий.
— Человек ждет. С завода братьев Дорогомиловых…
— Просите.
Вошедший затем человек в сюртучной паре и поношенных, но начищенных штиблетах подозрительно взглянул на Трейдинга и без приглашения сел к столу. Тяжелая рука в крахмальном манжете с крупной дешевой запонкой легла на стол. Весь его вид, одежда и эта бросающаяся в глаза стекляшка на манжете ясно говорили о том, что он только еще начинает выбиваться в люди.