Мы объезжали город и собирали теплые вещи — шерстяные шарфы, перчатки, носки и в воскресенье отправляли посылки солдатам нашего полка: наполняли их вещами, клали туда махорку, рукавицы с двумя пальцами для стрельбы и бумагу для писем, писали короткие письма каждому солдату и, смочив греческой губкой заколоченный ящик, химическим карандашом писали название полка. Во сне я видел то, что рассказывали на вокзале раненые: морозная ночь, взлетали ракеты и блестящий магний, как на гимназических вечерах, освещал замерзшую Бзуру и снега, а потом темная, темная ночь, лютый ветер и смерть. На льду похожие на сломанные тряпичные куклы примерзшие солдатские трупы — не такой мы во время игр представляли себе войну.
— Спаси Бог. А наш полк? — спрашивал я.
— Да и им небось не легче.
Я начал чувствовать, что если здесь, в тепле, жизнь продолжается по-старому, то это только потому, как говорила мама, что они там все терпят и за нас муки нечеловеческие несут.
Уже вполголоса говорили о том, что снарядов заготовили, кажется, только на несколько месяцев, снарядов мало, передавали раненые офицеры, а тут пришел из тыла приказ Ставки беречь артиллерийские патроны, и говорили, что виноват великий князь, да не тот, не тот, а другой, и называли фамилию военного министра.
В декабре к нам по пути заехал отец Киры и привез подарки — винограду и киевского сухого варенья, я его встретил разлетевшись и обрадовался, что у Киры его скулы, но в остальном он был весь другой. Он показал маме последние полученные от Киры письма, но улыбка его быстро исчезла, когда они с мамой и Зазулиным, что как раз в это время зашел, заговорили о делах, и он показался мне на редкость озабоченным. С мамой он встречался в Москве, а обо мне знал от Киры и привез мне портфель, какие были только у старшеклассников, но мне он чем-то все же не понравился, и моя горячка быстро прошла. Ничего общего у него с Кирой не было — он был вежливый и деловой, немножко как бы грубоватый человек, от чего-то уже усталый — горный инженер, заведовавший угольными шахтами. Он все благодарил мать и говорил, что жизни своей он не мог устроить и наладить. Он был командирован в Петербург, а оттуда должен был ехать на Урал осматривать казенные горные заводы, и больше всего меня поразило, когда я слушал его мерный голос, до чего он пессимистически был настроен. Я от него впервые узнал, что русская промышленность во всех отношениях от западной сильно отстала, что у нас мало заводов, необходимых для длительного ведения войны, мало машин, станков, рабочих, специалистов. «Беда, беда, промышленность военная у нас в зачаточном состоянии, хотя сейчас казенные пушечные заводы и арсеналы работают в две смены, строится на верфях флот, — да, выпускаем, выпускаем, но все же наши заводы для такой армии, как наша, и для такого фронта работают слабо».
— Да, да, жертвенная война, — отойдя к окну, сказал Зазулин. — Я бы всех их под суд отдал, — тех, кто занимал высокие должности, не зная, как ныне ведется война.
— Да какое там, — отозвался Кирин отец, — не только недостаточно готовились к войне, а просто скажу — преступление и для нас сплошное величайшее несчастье эта война. Какой на верхах был расчет, вот у великого князя, что назначенный главнокомандующий ныне, в день объявления войны, от радости в Зимнем дворце чуть ли не приплясывал, о чем же они там, нося венгерки гусарские и щеголяя в шагреневых сапожках, думали — да ведь мы нищи уже и сейчас перед лицом прекрасно вооруженной тяжелой артиллерией, имеющей гигантские заводы Германии, — почти беззащитны, несмотря на количество брошенных в бой сил, да и запасы снарядов трагически подошли уже, а не то что подходят, к концу.
— Что же это такое? — спрашивала мама, она никогда об этом не думала, как не думал никто из нас, мы верили, что все у нас есть, готово, припасено и для гостей, и для врагов.
— Да нет, Иван Тимофеевич об этом знал и задумывался, — сказал тут расстроенный Зазулин. — А союзники?
— Откровенно говоря, союзникам сейчас не до нас, они там сами приспособляются к новой обстановке и переводят всю промышленность на оборону, а мы этого сразу сделать не можем, потому что мы земледельческая страна, но чтобы мир и труд человеческий защищать, нужны пушки, и заводы, и грозное вооружение. Да я и не слышал, чтобы они обещались нам помочь, ведь там больше на живую силу нашу рассчитывают, а если и обещают, то когда это выполнят и какими путями до нас оружие, посланное с Запада, дойдет, неизвестно. Черное и Балтийское моря блокированы, Мурманский есть порт, но дорога туда не проведена. Архангельский порт скован шесть месяцев льдами, Владивосток далек. Нет, придется нам полагаться только на собственные силы. Вот так, — сказал он и, посмотрев на часы, встал и начал прощаться. Мы провожали его, и я чувствовал, как жить становится все более сложно.