По Зоиной просьбе маме теперь писала одна из молодых, вновь прибывших сестер: «Старшая сестра говорит, что нельзя все время держаться на нервах, и она боится, что, работая в таком напряжении, Кира надорвется. Направляли ее отдыхать в тыл, но она ответила, что в тылу в такое время она и глаз не сомкнет, сил у нее много, и это истинная правда. Она сказала, что даже рада усталости, так она сказала — да, устала, но ведь все устали, и остановиться, остаться одна я сейчас не могу, мне легче в такое время на людях, я нужна. Потом отдохнем, а порода у меня выносливая и крепкая. Вы знаете — разве можно уговорить Киру».
От брата сведений все меньше, письма все реже, и мы понимали: то, что совершается на фронте, настолько сложно — нет ни времени, ни передышки, да и почта работает с трудом, и письма пропадают. И мы узнавали с большим запозданием, что было там в конце августа, от выгруженных в нашем городе и распределенных по госпиталям раненых, да и от них трудно было ясности добиться, потому что рассказывали они о том, что видели, а чтобы представить все, надо было разные рассказы сложить. Во всем уже была разлита тревога, а раненые были наиболее спокойны, да и чего им — сделали свое, получили полное право на отдых.
Только потом, уже в сентябре, мы подробно узнали, где был батальон брата и что он вытерпел, не выходя из боя в течение всего лета. А узнали от денщика брата, и этот простой рассказ я, как умею, так и приведу, как в памяти моей, несмотря на все потом увиденное, он навсегда сохранился.
Они выскочили из боя, помогли лесные места, но отдыха не было никакого: только и успели искупаться в речонке, и брат как раз попал на командира корпуса: тот прибыл вместе с адъютантом.
— Капитан Косицкий.
Подошел, вытянулся, руку держит у козырька, а глаза от бессонной ночи красны. Брат, стоя навытяжку, докладывал и был назначен начальником сводного отряда, где были остатки двух батальонов и приданные ему, перенятые по пути, отступавшие вразбивку солдаты и спешенная команда конных разведчиков — все, что набрали, даже заболевших из обозников выслали.
— Ваше превосходительство, нельзя ли нам немного снарядов подбросить?
— Не могу обещать. Со снарядами трудно, — морщась, отвечает тот.
— Горе, — говорил потом ротный, — да и что ему ответить, а будь вчера у артиллеристов снаряды, да разве мы бы позицию оставили, и люди были бы живы, а то каких солдат потеряли.
— Ваша последняя награда? — спрашивает командир корпуса капитана Косицкого.
— Не могу знать, ваше превосходительство, — стоит навытяжку, а командир полка за него отвечает, говорит, к каким орденам он представлен. Полк все время перебрасывали, часто неделями приказов не видели, связь держали только по телефону, даже кухня подойти к ним не могла — все время на передней линии, жили временами почти что без сна. Представлен брат тогда был к Владимиру, солдатам дали десять крестов — часть уцелевшим, а остальные надо было отослать семьям, потому что нет страшнее потерь, как во время отхода.
— В наскоро вырытых окопах надо его сдерживать, — говорил ротный, — как в лесу в первобытные времена, а он тяжелыми кроет, держит нас под таким бешеным огнем, что для дыхания воздуха не хватает, окопы наши изрыты, глаза у пулеметчиков засорены песком, все пулеметы перевернуты, засыпаны песком, а все же мы долго держали позицию.
Генерал отбыл, а ад был кромешный.
— Хорошо, — сказал он, — тогда вы мне пришлете рапорт, — и даже в блокноте отметил, и после того вместо отдыха батальон был оставлен на месте, и тут пришлось рыть окопы, окопы и установку пулеметов в выкопанных гнездах заканчивали под огнем, и пришлось залечь в выкопанные и перемешанные с ржаными спелыми колосьями, из которых стало легко высыпаться зерно, окопы. Было знойно, до того дожди шли, а тут, как бывает в сентябре, вернулась вдруг жара, небо было синее, чистое, и так палило, что плечи напекало, как рассказывал Василий, хлеба выдали, а воды и нет, надо спускаться к ручью, а это место простреливалось, — и брат выбрал места для пулеметов.
У пулеметчика что-то заело, он все оборачивался, — парень молодой, обученный в запасном батальоне плоховато — не мог выправить сложный перекос патрона. Брат подполз, исправил перекос, вынул замок и подправил шайбу, а потом привстал.
— Ранен батальонный.
— Что, ваше благородие?
Ударило второй раз.
— Ранен, позови подпрапорщика.
Он ему карту передал, планшетку.
— Примите команду, — сказал он прапорщику, когда тот подполз, а пулемет глушил, трудно было слушать. Он бледнел на глазах и, как только тот отполз, подумал: найти бинт, — да он же его вчера отдал, — ничего, здесь останусь, привстал, и тут ударила его пуля.