— Это новое? Подарок Филопатра? — ревниво спросил македонец. Короткий негромкий смешок, отличавший Таис, был ему самым искренним ответом.
— Филопатр и любой должен заслужить право подарить мне еще одну звездочку.
— Не уразумел. Какое право? Каждый дарит что хочет или что может.
— Не в этом случае. Посмотри внимательнее. — Таис сняла цепочку и подала Птолемею.
Каждая звезда в один дактил поперечником имела по 10 узких ребристых лучей, а в середине букву каппа, тоже означавшую цифру «10». Птолемей вернул ожерелье, пожав плечами в знак непонимания.
— Прости, я забыла, что ты из Македонии и можешь не знать обычаев гетер, хотя твоя мать Арсиноя…
— Погоди, припоминаю! Это вроде как отличие?
— В любви. И дарит его тот, кто достиг этого с нею, но только тогда, когда заставил и ее достигнуть наравне. Успех зависит от обоих…
— И каппа?
— Не только цифра, также имя богини Котитто. Та, что почитается во Фракии и Коринфе и на южных берегах Эвксинского Понта.
— Значит, двое с тобой достигли… мне кажется, я…
— Ты можешь прибавить сюда третью звезду.
— Афродита Мигонитида! Я не знал — и не успею подарить ее тебе.
— Я сделаю это сама.
— Нет. Я пришлю из Пеллы, если боги будут милостивы к Александру и ко мне — наши с ним судьбы сплелись. Выйдем ли мы на простор ойкумены или сойдем под землю, но вместе.
— Я поверила в Александра. Цель его неизвестна, но у него есть сила, не даваемая обычным людям.
— А у меня нет?
— Такой нет, и я довольна этим. Ты мой сильный, умный, смелый воин и можешь быть даже царем, а я — твоей царицей.
— Клянусь Белой Собакой Геракла, ты будешь ею, когда…
— Когда-нибудь. Я готова. — Таис приникла к Птолемею, и оба перестали заглядывать вперед в неизвестную судьбу. Из безмерной дали будущего время текло на них медлительным потоком, неизбежно и неумолимо уходя в невозвратимое прошлое. Прошла и их встреча. И вот уже Таис стояла на пороге, а Птолемей, не в силах оторваться от подруги, топтался, подгоняемый необходимостью спешить в Гидафиней, к Неарху, куда должны были привести лошадей. Он не знал, что точный, исполнительный критянин сам еще только пробирался с опущенной головой по переулкам Керамика после прощания с Эгесихорой.
— Ты не сказал мне, что будет, если Александр останется жив и сделается царем после отца? — спросила Таис.
— Будет долгий путь, война и снова путь, помоги нам Афина Келевтия, богиня дорог. Он мечтает дойти до пределов мира, обиталища богов там, где восходит солнце. И Стагирит Аристотель всячески разжигает в нем стремление к этому подвигу.
— И ты пойдешь с ним?
— До конца. А ты пошла бы со мной? Не как с воином, а с военачальником.
— Я всегда мечтала о далеких странах, но пути недоступны нам, женщинам, иначе как в колесницах победителей. Будь победителем, и если я останусь мила тебе… — Таис умолкла, крепко, рывком поцеловала Птолемея, шепнув ему «гелиайне» — пожелание здоровья при прощании.
Она долго смотрела вслед, когда Птолемей уже давно скрылся за дальним домом, пока со не вывело из задумчивости прикосновение рабыни, приготовившей воду для купания.
А Птолемей, одолевая в себе власть любви, шел скорым шагом и не позволял себе бросить прощальный взгляд на Таис — оглядываться уходя было плохой приметой — или даже на ее мраморное воплощение — одну из девушек на балюстраде храма Нике Бескрылой. Там одна из «Ник» — в тонком древнем пеплосе, с откинутой назад головой, как бы собирающаяся взлететь или броситься вперед в безудержном порыве, — живо напоминала ему его возлюбленную. Македонец, дивясь сам себе, всегда подходил к храму, чтобы бросить взгляд на барельеф.
Глава вторая
ПОДВИГ ЭГЕСИХОРЫ
Метагитнион — месяц всегда жаркий в Аттике — в последний год сто десятой олимпиады выдался особенно знойным. Небо, столь чистое и глубокое, что его воспевали даже чужеземцы, подернулось свинцовым оттенком. Кристальный воздух, всегда придававший всем статуям и сооружениям волшебную четкость, заструился и заколыхался, будто набросив на Афины покрывало неверной и зыбкой изменчивости, обмана и искажения, столь характерных для пустынных стран на далеких южных берегах.
Таис перестала ездить на купанье — слишком пропылилась дорога — и лишь иногда на рассвете выезжала верхом, чтобы ненадолго ощутить быструю скачку и веяние ветра на разгоряченном теле.