Ивашке и дедову мальчишке матушка велела ложиться спать. Они забрались на полати, укрылись старым зипуном. Мальчишка тотчас уснул, а Ивашка перевернулся на живот, подпер голову руками и стал слушать, о чем говорят старшие.
— Ты, добрый человек, верно, давно с гуслями по свету странствуешь? — спросил отец.
— Давно, — ответил старик, — хоть и не сызмала. В молодых-то годах был я не гусляром, а ратным человеком — стрелял из пищали огненными ядрами. Пока не ранило меня в ногу, — он похлопал себя по негнущемуся колену, — не раз ходил с прежним нашим государем Иваном Васильевичем походами и на казанского хана, и против бунтовщиков-новгородцев. А еще, — тут старик многозначительно помолчал, — сподобил меня Господь постоять на Угре, когда Божьею милостию навсегда избавились мы от злой татарской неволи.
Ивашка навострил уши, предвкушая занимательную историю. Матушка оставила посуду, вытерла руки о передник, присела на край лавки и тоже приготовилась слушать.
Старый гусляр откашлялся и неспешно начал рассказ о славном стоянии на реке Угре. Было видно, что рассказывает он об этом не в первый раз, привык к тому, что слушают его внимательно и благодарно, поэтому речь его текла красиво и складно.
— Сто с лишним лет тому назад великий московский князь Дмитрий Иванович разбил на Куликовом поле несметное войско безбожного хана Мамая. Слыхал я об этом от своего деда, а дед от прадеда, а прадед мой сам сражался под знаменем Дмитрия Ивановина в головном полку. Хан Мамай бежал с поля боя, устрашенный, а Русь, почуяв свою силу, перестала платить Золотой Орде дань, которую платила до той поры.
Прошло немалое время. Умер мой прадед, состарился дед, а я вошел в совершенный возраст.
На московский престол сел великий князь государь наш Иван Васильевич, а в Орде воцарился хан Ахмат. За великую досаду стало спесивому Ахмату, что не ездят больше русские князья в Орду, не кланяются ордынским ханам, не привозят им богатой дани.
Отправил он в Москву к великому князю, государю нашему Ивану Васильевичу своих послов со своей ханской грамотой. А в грамоте той было написано: заплати-де, князь, нашему хану дань, как дед и прадед твой плачивали, а не то разорю я все твое государство, а тебя самого предам лютой смерти. Явились ханские послы пред светлые княжьи очи, вручили государю нашему ханскую грамоту.
Но не устрашился Иван Васильевич Ахматовых угроз. Взял он ханскую грамоту, изорвал ее в клочья, растоптал ногами и сказал: «То же станется и с самим вашим ханом, коли будет он мне докучать!»
Впал хан Ахмат в великую ярость, собрал несметное войско и пошел походом на Русь. Государь наш Иван Васильевич решил не дожидаться супостатов в Москве, а выступил со своим войском им навстречу.
Подошло русское войско к реке Угре, что впадает в Оку близ Калуги, стало на левом ее берегу, преградило врагам путь на Москву. Хотели татары переправиться через реку вброд, да мы не дали, отогнали супостатов обратно на дальний берег.
Стали они стрелять по нашим полкам через реку из луков. Посыпались каленые стрелы, словно частый дождь. Да только долетали они до нас уже на излете, падали плашмя на землю, никого не убив и не ранив. А у нас опричь тугих луков и острых стрел были еще и пищали, что стреляют огнеметными ядрами. Из тех пищалей многих мы татар побили.
Видит хан Ахмат — не сладить ему с нами в одиночку. Позвал он на помощь великого князя литовского Казимира. Литовский князь сперва пообещал помочь, но потом призадумался: хватит ли у него силы воевать с московским князем? — и решил, что лучше ему не ходить на Русь. Но хан Ахмат про это не знал. Встал он станом на правом берегу Угры и стал дожидаться обещанной помощи.
Тут бы нам переправиться через реку и ударить на супостатов! Но наш великий князь не спешил наступать. Был он государем осторожным и мудрым, не хотел проливать русскую кровь понапрасну, а выжидал того момента, когда сможем мы победить без больших потерь для нашего войска.
Так и стояли мы друг против друга по обе стороны Угры. Дни проходили за днями, а сражения все не было. Поднялся среди наших воинов ропот: великий князь-де боится и нас понуждает быть трусами. Но Иван Васильевич по-прежнему оставался в бездействии.