- О, вы не знаете!.. Русский человек не знает, что есть инквизиция... Храни вас бог от инквизиции святых отцов! Они никого не признают, даже самого бога. В Риме вы услышите страшные рассказы про инквизиторов. Московскому человеку придется много раз удивляться: какое великое множество насилий, пороков и бесстыдства исходит от святейших пап! И нынешний папа не безгрешен. Он - достойный преемник папы Пия Пятого. Пий писал нашим венецианским инквизиторам: "Поместите над вашим трибуналом в Венеции железные распятия с надписью: "место сие страшно, это - врата ада или неба". Помните, что наш божественный учитель сказал: "любящий отца своего и мать свою, сына своего или дочь свою больше меня - не может быть моим учеником. Человек должен сделаться врагом домашних своих, ибо я пришел отделить супруга от супруги, сына от отца, дочь от матери. Не мир я пришел принести в мир, но меч! Сражайтесь же за меня, без страха и устали!"
Итальянец остановился. От волнения он еле переводил дыхание. Бледное лицо его покрылось красными пятнами. Он про себя прошептал молитву.
- Не я еретик, а они!.. Слушайте! Пий писал венецианским инквизиторам: "Пытайте без жалости, терзайте без пощады, убивайте, сжигайте, истребляйте вашего отца, вашу мать, ваших братьев и сестер, если окажется, что они не преданы слепо католической апостольской римской церкви". Я говорил своим друзьям, что великий грех следовать сему указу. С тех пор я должен был скрываться, прятаться от папских сыщиков и от слуг инквизиторов. И вот я убежал в Москву... Там я прожил много лет, стал слугою государя, а на родине меня называют изменником...
Франческо замолчал.
Игнатий спросил:
- А в Москве ты как живешь?
- Москва сердцу моему ближе Рима, Вены, Праги, где я также бывал. Я полюбил русских людей.
Немного помолчав, Франческо сказал:
- Папа Григорий Тринадцатый не лучше Пия... Это известно всему миру... Он натравил католиков на гугенотов в Париже... Он радовался страшным убийствам. Этого не скроешь. Слишком много крови пролито папою.
Игнатию наскучило слушать унылую речь итальянца. Он снова задумался об Анне. Сразу стало на душе светло, прочь отошли мрачные, тяжелые думы, навеянные рассказами Франческо об инквизиторах и римских папах.
Игнатию казалось, что он слышит нежное дыхание Анны, чувствует, как бьется ее сердечко... Она представляется ему сокровищницей радостных, неземных услад, о которых только думать - уже счастье. Все человеческое в ней казалось теперь ему лишь райским видением, в лучах которого любовь сильнее смерти...
Подьячие Васильев и Голубев втихомолку опустошали баклажку с хмельным, поэтому были очень сосредоточены.
- Вот уж истинно: грехи сладки, а люди падки, - обняв за шею Голубева, шепотом произнес подьячий Васильев.
- А отчего? - лениво отозвался Голубев, вполоборота оглянувшись на него. - Скажи: отчего? Ну!
- Не знаю... - небрежно ответил тот.
- А вот отчего: грех, батенька, дает много утех! - Голубев сочно захихикал, содрогаясь от смеха всем своим жирным туловищем.
- Запрещены нам утехи-то, брат, запрещены! - сокрушенно покачал головою Васильев.
- Верно сказал дьяк Писемский однажды Борису Годунову: "Строгий закон виноватых творит". Правильно. Грех вокруг нас так и ходит. Хвостом виляет.
- Молчи, Митрич, не пугай!.. Боязлив я... С тобой мы будем, ровно ягнята... Добрые, послушные, приветливые... Люблю я таких! Под них сам дьявол не подкопается. Попробуй-ка какой-нибудь король, либо папа римский меня рассердить. Ни за што!
- Меня тоже. У нас с тобой сердце на привязи, не даем мы ему воли... А коли неудача, то наше дело: "что же делать!" А ваше: "как же быть!" Три месяца просидели мы у датского короля, так и не удалось ему нас осилить. Видим - делу конец, король упирается, а сам жалеет, что не сговорились, мы ему: "что же делать!", а он: "как же быть!"
Оба подьячие громко расхохотались.
- У государя батюшки терпенью научишься!.. - сказал Васильев.
- Во всех царствах не найдешь посольских людей терпеливее наших. А почему? Сережа, молви слово: почему? Не знаешь?! А оттого, что у нас мысль: твердо на своем стоять. Много раз бывало так-то у наших послов. Што нам иноземные мудрецы!.. Пускай мудрят, а мы знаем: и за морем горох не под печью сеют! Антоша, друг, дай обниму тебя, не задумывайся!
- А я вот думаю... Ладно ли, што мы к папе тому едем? Не зазорно ли нашему батюшке государю первому к нему послов посылать?! - Голубев ударил кулаком себя в грудь. - Обидно, коли папа сочтет нас ниже себя.
- Уймись! Мужичок неказист, да в плечах харчист! Чванства много в Риме; насмотрелся я, а ведь чванство не ум, а недоумье. Берегись и ты, Антон! Негоже тебе заноситься. Учись у Писемского. Приходилось мне видеть, как беседует он с королями. Со стороны взглянешь, - подумаешь: два короля сошлись, а между прочим, - и король не в обиде, и государева честь соблюдена.
- То-то! Дай бог! - перекрестился Васильев.
Вот и кончилась лесная чаща. Перед глазами открылась необозримая равнина. Повозки, выйдя из леса, оказались на краю глубокого обрыва. Вскоре был найден и съезд.
- Ну, вот и свет божий увидели! - радостно провозгласил Шевригин, стараясь не выдавать своего волнения. Ему было хорошо известно, что путь по этой равнине предстоит не безопасный. И, чтобы занять своего соседа-немца разговором, он начал рассказывать о том, как великий князь Василий, отец Ивана Васильевича, недружелюбно относился к Римскому двору. Однако папе, в конце концов, удалось все-таки уговорить царя отправить в Рим послов; поехали Герасимов и Трусов.
- Но ваш великий князь Василий, я слыхал от австрийского дворянина Штейнберга, хотел принять унию. И будто бы те послы им были посланы затем, чтобы объединить вашу церковь с католической? - сонно проговорил, покачиваясь в повозке, Поплер.
Шевригин рассмеялся.
- Когда послы великого князя Василия говорили о торговых делах и присылке итальянских мастеров, - чужеземцам мерещилась уния... Государи наши не обманывают никого и себя не позволяют обмануть никому. Живем честно, по-христиански. И бог не забывает нас. Наша вера - наша родина. Измена вере - измена родине.
Шевригин широко перекрестился, подумав: "А ну, если немчин выдаст нас?.. Надо смотреть в оба!"