Одна старая монахиня вчера после утрени отвела ее в темный угол храма и наедине сказала:
- Я вижу, - лукавый смущает душу твою. Мне жаль тебя. Успокойся! Бог создал людей для страданий. Чем больше у человека счастливых дней, тем горшая ожидает его жизнь в будущих днях. Человеку, живущему в горестях и печали, - и малое облегчение приносит радость. Думай о худших днях, с молитвою претерпевай тяжесть их, и тогда тебе малое будет радостно. Мирись с неотвратимостью горя. Постоянно жди его!
И теперь, жмурясь от золотистых лучей солнца, слушая звонкий смех черничек, она вспоминает эти слова старой монахини и не верит им... Неужели, и в самом деле, надо ждать только горя?!
Александра не заметила, что она отошла слишком в сторону и что чернички уже кончили полоскать белье и, неся корзины, пошли снова в монастырь. Только что хотела она побежать скорее вдогонку за ними, как ее кто-то окликнул из прибрежнего кустарника.
Она обернулась.
Около нее стояло двое богато одетых юношей. На них была темно-зеленые кафтаны, расшитые серебром, у пояса сабли.
В испуге она замерла на месте.
- Что вам надобно от меня? - спросила она.
- Не пугайся! Тебе приказала идти с нами старица Феодора - твоя игуменья.
Александра недоверчиво попятилась назад.
- Кто вы?! Я боюсь вас! Уйдите!
- Мы государевы люди, - и бояться тебе нас нечего. Не мешкай, пойдем с нами.
Александра, едва переводя дыхание от страха, последовала за неизвестными ей людьми.
Вечером в Вознесенском монастыре поднялась тревога. В свою келью не вернулась с Москвы-реки черничка Александра.
Всех монахинь подняла на ноги игуменья Феодора. Обежали они все кремлевские улицы, площади, дворы, храмы, сады - нигде ее нет. В ее келье догорала лампада перед иконой Марии Египетской. На столе лежала недошитая детская телогрейка.
Ночь.
В опочивальне государыни темно, только лампады перед божницей окружены лучистым сиянием.
Царица Мария лежит под одеялом. Около нее бабка Демьяновна.
- ...И вот привели те молодцы черничку... Ох, господи, срам какой, какая напасть, какой грех!.. - шепчет бабка.
- Да говори же скорее... сказывай дальше, - нетерпеливо перебила ее царица.
- И прямо во дворец, и прямо в комнаты государевы... Ох, господи, да что же это с государем нашим случилося?!
- Полно, Демьяновна, не убивайся... Господь с ним, батюшкой Иваном Васильевичем... Не тужу я. Такой он есть. Неспокойный. Говори, еще что слыхала ли?
- Слыхала, матушка, слыхала... Будто уж вторые сутки та черничка в государевых покоях живет...
- Молодая ли она? - тихо и спокойно спросила царица.
- Молодая, матушка, молодая, да пригожая, сказывают.
- Коли так, будь что будет... Стар он становится... Слаб он... На меня обижается, да что же я?! С другой, может, лучше ему... Пускай! Господь с ним! Измучилась я с ним, истомилась!.. Страшно с ним!
Сказав это, царица закрыла глаза, откинулась на подушках навзничь.
- Жаль мне его, Демьяновна, - тихо сказала она. - Душа в нем хорошая, только больная... Недужит он. Не осуждаю я его, господь с ним!
И, немного помолчав, приподнялась, улыбнулась:
- Ненадолго это, Демьяновна. И от нее отстанет он. Чудит он. Утомило его царство, да вот и по убиенному царевичу тоскует. А прогонит он и ее. Но не радость мне и от этого.
Демьяновна руками всплеснула:
- Как же так, матушка государыня? Ужли тебе все одно: с ней ли он или с тобой? Спаси, господи, что слышу я! В своем ли ты разуме?!
- Все одно, Демьяновна! Меньше гневаться на меня будет. Боюсь теперь я его! - холодно ответила царица. - Пускай потешится с другой, а я отдохну... Ой, как хочется отдыха! Да и в положении я.
Демьяновна глаза вытаращила в испуге.
- Да бог с тобой! Что ты говоришь, матушка? Не моим бы ушам то слышать! Ахти, господи! Да что же это с тобою?
Дворцовые государевы люди приметили, что царь Иван Васильевич стал в последние дни добрее и веселее. Он даже простил явившегося к нему с повинной атамана разбойной ватаги - казака Ивана Кольцо, пришедшего с грамотой в руках, в которой говорилось, что покаявшиеся разбойники, если они пожелают вернуться к мирному труду, будут прощены царем. Царские пристава давно искали ватагу Ивана Кольцо; за его голову был обещан большой выкуп, но найти его не могли. И вот он сам явился. Рослый, длинноволосый, угловатый, по-орлиному поворачивая голову, он осматривал окружавших его царедворцев исподлобья, недоверчиво. Царедворцы жались друг к другу, боясь подойти к этому неуклюжему великану. Очень много страшных рассказов ходило в Москве про него.
Иван Кольцо знал, что царь Иван самым безжалостным способом истреблял вольных казаков, грабивших купцов, царевых людей на Волге. Их предавали страшным пыткам, рубили им головы и вешали. Много погибло вольницы в царевых застенках. Часть казаков была истреблена царем, другие, со страха быть пойманными, ушли на Север. И там Строгановы, приглашавшие казаков бросить воровскую жизнь, призвали их к себе на службу в Чусовые городки. Яков и Григорий Строгановы уже умерли, остались их дети Максим Яковлевич и Никита Григорьевич, и дядя их - Семен Аникеевич. Вот и Иван Кольцо, приговоренный к смерти заочно, решил оставить разбой и поступить к Строгановым, принеся повинную царю Ивану Васильевичу.
Царь пожелал сам допросить раскаявшегося разбойника.
Случилось это в один из праздничных дней после утрени в царевой Малой палате.
Царь долго с насмешливо-хмурой улыбкой оглядывал с ног до головы Ивана Кольцо.
- Ну! - сказал он усмехнувшись. - Нагулялся?
- Нагулялся, великий государь, будет. Тоска-докука взяла... Знать, так господом человеку положено, чтобы не всю жизнь воровским обычаем жить. Занедужила душа!.. Сил нет! Потянуло к правильной жизни, пикой казацкой государю послужить желаю!
Иван Кольцо стал на колени, сделал земной поклон.
- Помилуй, великий государь! Прими нас на свою службу, чтобы добрыми делами могли мы свою вину искупить... Просим слезно, батюшка государь, прими!
Царь задумался, - про себя тихо молвил: "Куда ж теперь тебя!"
Наступило продолжительное молчание. Бояре стояли неподвижно, опустив взор. Им казалось чудовищным беззаконием появление тати* в государевых покоях.