Слова царя текли тихо, ласково. Она слушала их, затаив дыхание, смиренно опустив веки. Ресницы ее вздрагивали. На щеках зарделся румянец. Грозный царь, хладнокровно казнивший великое множество людей, теперь боялся причинить малейшую боль или неудобство сидевшей около него Александре. Он чувствовал, ощущал всем телом, что в этот час он молодеет, как будто бы начинает снова жить.
Да! Он должен вечно жить, вечно быть юным; вообще смешно и ненужно думать о том, что и кто он есть... Он - отрок, не испытавший греха, но смутно предвкушающий его сладость!
- Горлица... маленькая... моя, - шепчет он, всё крепче и ближе притягивая ее к себе, - ты мне дала радость, я берегу тебя, я не хочу потерять тебя... Будь солнцем, меня согревающим!.. Будь моей весной!
Царь Иван схватил со стола библию, поднялся во весь рост.
- Слушай, что сказано в "Песне песней":
О, ты прекрасна, возлюбленная моя!
ты прекрасна! Глаза твои голубиные
под кудрями твоими... Волоса твои,
как стадо коз, сходящих с горы Галаадской.
Зубы твои - стадо выстриженных овец,
выходящих из купальни, у которых
у каждой пара ягнят, и бесплодной
нет между ними...
Как лента, алые губы твои,
и уста твои любезны; как половинки
гранатового яблока - ланиты твои
под кудрями твоими.
Шея твоя, как столп Давидов,
сооруженный для оружий, тысяча щитов
висит на нем. Все щиты сильных.
Два сосца твои, как двойни молодой
серны, пасущиеся между лилиями.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя,
и пятна нет на тебе...
На лбу царя выступил пот, лицо раскраснелось, голос стал стихать и оборвался. Тяжело дыша, царь грузно опустился на софу, где в серебристой шелковой ферязи сидела Александра.
- Слышала? - почти шепотом спросил он ее.
- Да, государь мой...
И она с наивной нежностью крепко обвила своею рукою его шею.
- Хороший ты, - прошептала она.
Со счастливой улыбкой принял он от нее этот по-детски смелый знак взаимности. Иное чувство испытывал он теперь, чем то бывало, когда его ласкала которая либо из его жен.
Стало смеркаться. В вечернем красноватом полумраке ожили на шее Александры драгоценные камни ожерелья, надетого на нее самим царем; переливались многоцветным сияньем жемчуга. В окно вливался теплый, майский, пахнущий цветами воздух.
Всюду на окнах, на столиках, казалось, еще пышнее распустились красные, белые, лиловые цветы; царь любил их, выписывал из-за моря лучших садовников, чтобы окружать свои дворцы пышными садами. И теперь ему казалось, что их мало, что надо еще больше цветов.
- Нет... Ты не черничка... Для монастыря найдутся иные... Ты будешь... будешь... будешь больше чем царица... Ты будешь... - шепчет Иван Васильевич, отдаваясь всеми помыслами, всеми своими чувствами радости сближения с красавицей Александрой.
- Мне страшно! - вдруг откачнувшись от царя, сказала она.
Иван Васильевич, тяжело дыша, потянулся к ней, крепко сжал ее своими руками за плечи.
- Не говори этого!.. Ты не должна ничего бояться. Царь с тобою, царь за тебя! Александра! Ты больше царицы... Ты - красота, ты - видение...
Он прильнул горячими губами к ее шее.
- А царица Мария? - прошептала в испуге Александра.
Царь выпустил ее из своих рук.
- Что мне до нее?! Она - царица, а ты моя... моя... либо ничья! Слышишь?! Ты заворожила меня, я лобзаю твои руки, ноги... Царица за счастье почитает, коли я даю ей целовать свою руку. Слышишь?
- Слышу, государь... - робко произнесла она, прикасаясь своей щекой к его щеке.
- Люби меня... я не страшный... болтают обо мне лихие люди... Не верь им! Страшен царь, но не я... С тобою я - не царь.
- Люди говорили мне, будто ты загубил моего мужа... - прошептала она.
- Не говори об этом, не дано тебе рассуждать о том!.. Молчи! Губил царь, а не я!.. Я не царь тебе... Забудь о том...
Александра снова обвила своею рукой его шею.
- Прости меня... - тихо сказала она ему на ухо. - Не серчай!
Совсем потускнело за окном: в темной синеве проступали звезды, казалось, изумленно глядевшие на него, царя. Александра и в самом деле забыла, что в ее объятиях царь, она не хотела и думать об этом.
- Как ленты, алые губы твои... - в страстном порыве шепчет Иван Васильевич. - Дева, ты прекрасна!.. Спасибо тебе. Ты даешь силу, веру мне... исцеляешь меня от кручины, от старости. Я хочу жить!.. Могу жить!.. Хочу царствовать!.. Я надел на тебя ожерелье... царицы Анастасии... в нем моя юность! Моя сила! Мне с тобой смешна смерть. Не нужна она! Нет ее!
Царь был весел в это утро так, как давно того не бывало.
Из Швеции прибыл находившийся на тайной службе у царя Ивана человек, по имени Софрон, и сообщил царю, что отданные царем Польше Нарва и другие ливонские города явились яблоком раздора между королем Стефаном и Иоанном Шведским.
Король Иоанн написал Баторию письмо, а в том письме сказано, что он, король Иоанн, не желает вести никаких разговоров с польским королем о Ливонии. То, что Делагарди взял у русских, отныне неприкосновенное добро короля Швеции.
Король Иоанн писал: "Пора польскому королю образумиться и не предъявлять Швеции нелепых требований на земли, завоеванные у русских шведским оружием, шведскою кровью".
Слушая речи своего тайного слуги, царь Иван, потирая руки, от души расхохотался:
- Подерутся они? Как ты думаешь? - спросил он.
- Накануне того, государь. Шведские власти в великой злобе на короля Стефана...
- А что они говорят обо мне? Не лукавь, говори прямо.
Софрону царь показался в эту минуту каким-то помолодевшим, бодрым, оживленным и очень простым.
- Они диву даются, как ты мог, великий государь, вписать в договор отторгнутые у Москвы ливонские города. И как тому не воспротивился польский король Стефан?
Царь опять разразился веселым смехом.
- Король Иоанн женат на сестре Сигизмунда, на польке, на Ягеллонке... Что же она не порадеет полякам? - спросил он.
- Королева Екатерина пробовала вмешаться, да король ее не послушал... Королева Екатерина больна... ей трудно с ним спорить.
- Каков сам король? Сказывай, видел ли ты его?
- Видел, государь. Тучный он, толстый, малого росту... Борода длиннущая у него... Волосы темно-рыжие... Он называет себя королем всех королей... Горд, самолюбив и начитан. Так и величает себя королем королей!