Много видел всякого рода причуд и шуток со стороны Ивана Васильевича за свою долгую службу старый дьяк и теперь принял слова царя за шутку.
- Коли правду говоришь, - продолжал Иван Васильевич, - готовься плыть за море к моей возлюбленной сестре, королеве Елизавете. Бывалый, острый ты дьяк, и в странствованиях посольских умудрен. Хитер стал. Дам тебе я грамоту, а в ней будет сказано, что, де, посылаю я к тебе, к сестре своей, посла, дворянина и наместника шацкого - Федора Андреевича Писемского. А в придачу себе возьми ты подъячего Епифана Неудачу Васильева сына Ховралева, способного к ихнему языку.
- Слушаю, государь, - когда прикажешь отъезжать? - поклонившись царю в пояс, спросил Писемский.
- Когда укажу тебе. Скоро. А начнешь переговоры ты с королевой о союзе воинском вашего государя с королевой аглицкой против короля Стефана, чтоб помогла она своей воинской силой нам пробиться вновь к морю на западе. И оттого торговля станет у нас с аглицкими торговыми мужами весьми богатая, изобильная. Понял ли? Внуши королеве, что Англии от того великая польза станет.
- Понял, батюшка государь Иван Васильевич, понял, - снова, с поклоном, ответил Писемский. - Дело ясное. Дело божие.
- Торговлишкой заморские купчишки зело любят позабавиться. Прилипчивы, жадны, ловки. Раззадорить их постарайся обещаниями, чтобы кровь в них заиграла и нутро их купецкое о барышах затосковало и чтоб они, того ради, королевне своей челобитье крепкое учинили.
- Точно, государь, жадны они и завистливы. Грех один!
- Коли так, не будь и ты вороною, Федор Андреевич. А после того речь твоя пойдет о моей женитьбе. Хочу породниться я с великою аглицкой королевной, хочу помощь от нее получить против врагов. Ливонию вернуть надобно. Горе злосчастное рушилось на меня - нет нам теперь исхода к морю на Запад. Да и на севере датские и свейские разбойники стали нападать на торговые караваны. Не сочти сие желание мое блажью или дуростью. Царь знает, что делает. Сватовство проведи там совестливо, с усердием. Головою будешь отвечать!
- Истинно, великий государь. Добиваться того моря - святое дело. Сам господь надоумил тебя, батюшка Иван Васильевич, о том заботу иметь, сказал Писемский.
- Федор, не умаляй и северных наших вод... Там, - чую, - впереди великий будет торг... - пытливо глядя на Писемского, произнес царь.
Писемский, хорошо зная, о чем больше всего страдает Иван Васильевич, принялся расхваливать плавание по Ледовому океану и Студеному морю, говоря, что сила Руси от утраты балтики не уменьшится.
Царь Иван слушал с видимым удовольствием похвальные слова Писемского о северном плавании.
- Сам ли ты думаешь так, Федор Андреевич? Но было бы лучше и прибыльнее иметь и то и другое море. Не так ли? - улыбнулся царь.
- Истинно, государь!.. Моря народу на пользу, а царю во славу.
- И царю на пользу. Славы мне мало, - с недовольным видом покачал головою Иван Васильевич, а потом улыбнулся.
Улыбнулся и Писемский, ободренный хорошим настроением царя.
- Пришли-ка сюда Андрея Щелкалова. А сам иди. Да не болтай. Держи при себе.
Писемский поклонился и вышел.
Царь сел за стол, оперся головою на руки. Задумался. Датский король Фредерик, видя неудачи его, царя, в войне с Польшей, перекинулся на сторону шведов, нарушил заключенное им с Москвою мирное условие - не нападать на Русь. Теперь и Студеное море может стать недоступным для торговых судов, и Холмогоры зачахнут. А этого усиленно добиваются зарубежные враги Москвы.
Пришел дьяк Щелкалов. Царь приказал ему немедленно, завтра же, отослать гонца в Датское государство с укоризненной грамотою королю Фредерику. Несмотря на перемирие и на уступки острова Эзеля, после падения Нарвы датский король изменил свое доброе отношение к Московскому государству. Король помогал шведским войскам да и сам нападал на русские земли. Царских послов принимает не с подобающей честью. Задерживает и облагает несоразмерною пошлиной суда, идущие через Зунд. Многие иноземные торговые суда, идущие к Холмогорам и Коле, захватываются разбойным обычаем. Датские власти предъявляют свои права на Печенгский монастырь, тогда как обитель сия стоит в Печенге более семидесяти лет.
Царь Иван вскочил с кресла, испугав Щелкалова, и стал громко, почти выкрикивая слова, диктовать:
"А за свейские многие грубости послали мы к Колывани и к тем городкам, которые за свейским королем, рать свою, чтоб наказать беззаконие злобных воров!" Пиши. Пускай не думают, что ослабли мы да и бороться с неправдою устали.
Афанасий Нагой, сняв шапку, растрепанный, со слипшимися на потном лбу волосами, не вошел, а влетел в покои митрополита.
- Спасите, батюшка! Погибаем! - грохнулся он к ногам мирно совершавшего трапезу старца, испугав его до крайности.
- Что с тобой? - удивился митрополит.
Афанасий замотал головой и, еле переводя дух от волнения, заревел на всю митрополичью палату:
- Закона божьего надругательство!.. Дьяволу угождение!
Митрополит перекрестился.
- Да говори толком! Что случилось?
- Возможно ли так?! - собравшись с силами, простонал Нагой. - Осьмую жену!..
Придя в себя, он начал перечислять всех жен царя по порядку: помянул царицу Анастасию, затем Марию Черкешенку, Анну Колтовскую, Марфу Собакину, царских наложниц: княжну Анну Васильчикову и Василису Мелетьеву, и вдруг неистово завопил:
- Марию Федоровну Нагую!.. Машу!.. Сестру мою в обман ввел! Покарай его господь!
Митрополит сразу ожил, замахал руками на гостя:
- Что ты! Уходи! Уходи! Ты пьян... Не порочь государя!
- Да и ты сам отшатнешься! - огрызнулся Афанасий.
- Ш-ш-ш... Не шуми! Ш-ш-ш! - зашикал митрополит, оглядываясь в испуге вокруг себя. - Уходи! Проспись! Не искушай нас!
- Да и на ком же ему взбрело в голову жениться?!.
- Тише, тише!..
- На чужеземке, еретичке заморской...
- Ой, господи! Что же это такое! Уходи! Оставь меня!
- Сатана, батюшка, сильнее царей... Научи же нас, Нагих, как нам быть? Родичи мы государя... А коли он женится на иноземке при живой жене, что тогда делать нам?! Казнит он нас всех, ее в монастырь заточит, а у нее скоро дите народится. Да и тебе, отче, без Нагих худо будет.