Ехали уже дней десять с остановками на попутных "ямах", наконец добрались до Вологды, а затем Ярославль, Александров, а там и Москва. Когда показалась она, окутанная легким туманом, Андрей набожно перекрестился. Велел и сыну последовать его примеру.
Велика была радость Охима и Параши с дочерью Натальей, которых Герасим временно поместил в доме Чохова, когда уезжал в Холмогоры. Объятьям и поцелуям не было конца.
Прибывших в Москву волхвов, звездочетов, колдунов и колдуний разместили в особом, отведенном для них доме на окраине Москвы. По приказанию царя туда ежедневно ездил верхом, окруженный стражей, Богдан Бельский, чтобы беседовать с ними об огненном кресте, который застыл в небесной выси.
Самому Бельскому было и смешно и противно заниматься этим делом. Не верил он стариковской и старушечьей болтовне, но вида не показывал.
Большинство из них, особенно лапландские волхвы, не зная московских нравов, без стеснения предсказывали скорую смерть царю, тем более что они хорошо знали о тяжелой болезни царя Ивана, о том, что тело его пухнет, что с каждым днем он становится все слабее и слабее.
Изо всех сил они старались уверить Бельского, что огненный крест предвестник скорой кончины царя и начала великих неурядиц в Московском государстве.
Свои, холмогорские, кудесники были осторожнее: они говорили о предстоящих страшных морозах, от которых будто бы погибнет много людей, но после чего наступит ясная, теплая погода и государю тогда станет лучше.
Старухи-ведуньи говорили о том, чтобы царь берег новорожденного царевича. Огненный крест предвещает ему опасность.
По-всякому истолковывали колдуны и колдуньи небесное видение. Трудно было разобраться в их предсказаниях.
Звездочеты долго не решались высказаться: к чему огненный крест. В своих синих колпаках они по ночам, сгорбившись, сидели на крышах домов, словно какие-то птицы, и в длинные трубы смотрели на небо.
Царь с нетерпеньем ждал, что скажут привезенные из Холмогор волшебники.
Бельский умышленно оттягивал ответ царю, стараясь как-нибудь свести все это колдовство к пустой забаве. Ему было страшно сообщить слова лапландских колдунов. Раньше царя их предсказание дошло до любознательного уха бояр. Василий Шуйский узнал первый, он сообщил это князю Щербатому, тот - Мстиславскому, а этот - Шереметеву, - и пошло, и пошло... "Царь не проживет более трех суток". Охали, ахали, вздыхали, крестились, сокрушались с великим лицемерием. Начали льстить Борису Годунову, заметно переменив обращение и со всеми его родичами и приближенными.
К Никите Васильевичу Годунову явились Шуйский и Щербатый, никогда ранее не посещавшие его, и поздравили с помолвкой дочки Анны Никитишны с царским телохранителем Игнатием Хвостовым. И откуда они это знали? Только вчера это совершилось, и притом в тихой семейной обстановке, и вот уж им известно, и уж поздравлять приехали.
Никита Васильевич усадил высоких гостей в красный угол, под икону; вся семья низко поклонилась знатным, древнего рода князьям. Увы! Никита Годунов и его домочадцы не знали о чем говорить с именитыми, невзначай явившимися гостями.
Никита представил гостям смущенного жениха, одетого в голубой шелковый кафтан, и его красавицу нареченную, зарумянившуюся, опустившую свой взор от стыда. Хитрыми, сластолюбивыми глазами осмотрели ее бояре, поцеловали молодых людей по очереди, - вот и все.
Шуйский, восприняв несколько кубков фряжского, в шутку тоненько запел, тряся рыжей бороденкой:
Я считала звезды на небе,
Я считала, не досчиталась
Своё подружки милыя,
Анны свет Никитишны.
Отстает наша подруженька,
Она от стада лебединого,
От лебединого, гусиного...
Затем, ни с того ни с сего, Шуйский стал расхваливать Бориса Федоровича Годунова.
- Славный у тебя, Никита Васильевич, племянничек, - хлопнув по коленке сидевшего с ним Никиту, весело проговорил Шуйский. - Государь батюшка знает, кого к себе приблизить... У Бориса Федоровича мудрая голова...
- Полно, Василий Иванович! - улыбнулся Никита. - Простой он человек, как и все: служит государю правдою - вот и все, - смиренно возразил ему Никита.
И Шуйский и Щербатый, оба вместе, воскликнули, грозясь шутливо пальцем:
- Ой, не хитри, ой, не хитри! Будешь лукавить - черт задавит.
Шуйский громко расхохотался:
- Ловчее теленка, батюшка, все равно не будешь.
Никита Васильевич покачал головой:
- Да проще теленка никого и нет.
- Нет, он ловчее всех! - воскликнул в каком-то неуместном восторге Василий Шуйский. - Теленок под хвост языком достает. Видишь, как он ловок!.. Ну, да это не беда, коли человек в иной час и слукавит. Не обижайся на меня, Никита Васильевич.
Осоловевший от вина Щербатый вдруг очнулся от дремоты, которая им неотразимо овладевала.
- Лошадей накормили? - ни с того ни с сего спросил он.
- Вот человек простой! - указал на него Василий Шуйский. - Мухи человек не обидит. Простота - великое дело. Наши деды жили просто, да жили лет по сто.
- Василий, накормили лошадей? - повторил сонным голосом Щербатый.
- Не кручинься, князь!.. О лошадях позаботятся, накормят... Чего уж тебе о лошадях заботиться?! Вот, Никита, сидим мы у тебя, и на душе легче стало. Бегу я от худых людей. Промеж худых, какой ни будь хороший, а все одно ему будет плохо. Годуновы у нас, у бояр, в почете. Любим мы Годуновых. А не слыхал ли ты, как здоровье-то у государя батюшки?.. Вчерась я не был во дворце.
- Не ведаю, батюшка Василий Иванович.
- А вот, может, телохранитель знает? - указал Шуйский пальцем на сидевшего рядом с Анной Игнатия.
- Государевы дела - его дела, батюшка Василий Иванович, - уклончиво ответил Игнатий, поднявшись со скамьи в знак уважения к боярскому сану.
- Добро, паренек! Государеву тайну береги пуще своего глаза, приветливо кивнул головой Игнатию Шуйский. - А вот какой этот английский посол! Поди ж ты, всего добился! Настойчивый, смелый... Что ты скажешь на это, Никита Васильевич?
- Государь батюшка знает, что делает... Во вред себе и нам ничего не учинит, - ответил Годунов.