Конечно, не только рядовой дворянин, но даже и знатный боярин не решился бы прямо поучать государя, как ему надлежит действовать. Такие "непригожие речи" даже в сравнительно мягкие времена правления Избранной рады привели бы автора в лучшем случае в тюрьму. Поэтому свои советы Пересветов облек в иносказательную форму. Так, он рассказывает, что, когда служил в Молдавии у тамошнего господаря "Петра, воеводы волосского" (господарь Петр Рареш), тот много ему говорил "про тебя, государя благовернаго царя, и про твое царство государство". И Пересветов эти слова Петра-воеводы да еще слышанные им "мудрости греческих философ и латынских дохтуров" доносит до государя. Вместе с тем он создает повести о Магмет-салтане турецком, идеальном монархе, который установил у себя в царстве полный порядок.
Нет возможности в этой книге рассказать подробно о всех проектах Пересветова, стоит остановиться лишь на элементах вольнодумства в его мировоззрении. Так, Пересветов рассказывает, что у Петра-воеводы служил "москвитин Баска Мерцалов". Воевода спросил у него, есть ли в "царстве Московском" правда. Мерцалов отвечал: "Вера, государь, христианская добра всем сполна, и красота церковная велика, а правды нет". И тут Петр заплакал "и рек тако: «Коли правды нет, то и всего нет». А потом добавил: «Бог не веру любит, - правду»". Конечно, ни один самый ортодоксальный христианский автор никогда не сказал бы, что правда не нужна. Но кто и когда рискнул противопоставить правду и веру и сделать выбор не в пользу веры?
Мало того. В повестях о Магмет-салтане и о царе Константине слабого монарха, погубившего свое царство, Пересветов вывел в лице последнего византийского императора, православного государя Константина; он предстает перед читателем как пример нравоучительный, но отрицательный. А кто же образец государя, введшего "правду" в своем царстве? Мусульманин Магмет-салтан турецкий. Конечно, печально, что он не христианин; Пересветов даже замечает: "...да естьли бы к той правде да вера християнская, ино бы с ним ангели беседовали". Но ведь общеизвестно, что человек - не ангел, а потому выходит, что сочетание турецкой правды с христианской верой - недостижимый идеал. Поскольку же "бог не веру любит, - правду", мусульманин "безбожный царь" Магмет-салтан более угоден богу, чем православный и "благоверный" царь Константин.
Резко выступал Пересветов и против холопства. "Которая земля порабощена, - говорит Пересветов устами Петра воеводы, - в той земле все зло сотворяется: татба, и разбой, и обида, и всему царьству великое оскужение".
Еще дальше в вольнодумстве пошел Матвей Семенович Башкин. Дворянин высокого ранга, прихожанин придворного Благовещенского собора, он однажды пришел к своему "отцу духовному" попу Семену и принес книгу "Апостол", всю "навощенную": то, что сейчас отмечают карандашом, тогда отмечали на полях капельками воска.
Разговор с Башкиным напугал и удивил попа Семена, и он кинулся с докладом к всесильному Сильвестру. Что за странный "сын духовный" пришел ко мне, недоумевал Семен: "... от мене поучения требует, а иное мене и сам учит". Кое-что священнику показалось неплохим, а кое-что - "развратным" (то есть опасным для веры, идеологически невыдержанным). Сильвестр коротко заметил, что о Башкине "слава недобрая носится", и поручил Семену продолжать беседы.
С тех пор каждое слово, сказанное Башкиным, становилось частью его следственного дела. А говорил он вещи, с точки зрения ортодоксов, ужасные. Матвей Семенович недоумевал: как так, называемся христианами, а своих братьев держим у себя в рабстве. Сам он все кабалы-документы на холопов порвал и отпустил холопов на волю. Отрицал Башкин обряды, иконы, творения "отцов церкви"... В конце концов Башкин предстал перед церковным судом. Измученный пытками, он долго не мог прийти в себя: "...язык извеся, непотребная и нестройная глаголаша на многи часы". Вчерашний придворный был заточен в монастырскую тюрьму - в Иосифо-Волоколамский монастырь, где заправляли наиболее жестокие и рьяные преследователи всякого религиозного разномыслия.