Новгородский погром произвел страшное впечатление на всю страну. Нет ни одного летописца,[6] хотя бы самого краткого, где не было бы записи под 1570 годом о том, что “царь и великий князь громил Великий Новгород”. Даже в XVIII веке в Новгороде продолжали переписывать повесть “О приходе царя и великаго князя Иоанна Васильевича всея России самодержца, како казнил Великий Новъград, еже оприщина и розгром именуется”.
Из Новгорода царь Иван проследовал в Псков. Там такого, как в Новгороде, погрома не было. Были, разумеется, казни (как же Ивану Грозному без казней-то обойтись?), погибло, возможно, несколько десятков человек.
Среди жертв были игумен Псково-Печерского монастыря Корнилий и келарь Вассиан Муромцев. Они были действительно одиозными для царя фигурами. Корнилий был создателем летописного свода, в котором оплакивал падение независимости Пскова в 1510 году. Вассиан Муромцев был дружен с Курбским, ему князь писал незадолго до своего побега. В Пскове опричники ограбили монастыри и многих горожан. Но пробыл здесь царь недолго. Говорят, что местный юродивый Никола напугал Грозного пророчеством, что ждут его великие несчастья, если он не оставит Псков в покое. Как провозвестник этих грядущих бед внезапно пал царский конь.
Юродивым верили, их боялись и не решались затронуть, что бы они ни говорили. Царь ушел из Пскова. Выступление юродивого было, разумеется, не главной причиной. Давнее соперничество Пскова с Новгородом (Псков был некогда “пригородом” Новгорода, то есть подчиненным ему городом, но потом добился самостоятельности) делало его в глазах царя, ненавидевшего Новгород и новгородцев, менее подозрительным.
Розыск продолжается
Из Пскова царь вернулся в Александрову слободу, и там начался “розыск” по делу о “новгородской измене”. Результаты этого следствия стали известны летом 1570 года.
В число обвиняемых попали многие из руководителей опричнины. Сами предававшие казням других, они теперь тоже попали в жернова страшной мельницы террора, которую строили вместе с царем Иваном. В связях с новогородцами были обвинены отец и сын Басмановы - Алексей Данилович и Федор Алексеевич. Алексея считали, как уже отмечалось выше, одним из инициаторов опричнины. Опытный воевода, участник многих сражений, он был вместе с тем фактическим главой опричнины. Федор был кравчим (высокая придворная должность) царя, его любимцем. Ходили слухи, что Федор и Иван IV состояли в противоестественных сношениях, что князь Дмитрий Федорович Овчинин, казненный по жалобе Басманова, поплатился жизнью как раз за то, что осмелился попрекнуть Федора Басманова “нечестным деянием, которое тот обычно творил с тираном”.
Трудно сказать, так ли все было на самом деле. Но знаменательно, что во всех рассказах о “делах” первых лет опричнины упоминаются Басмановы. Именно они, например, натравливали царя на казанского архиепископа Германа Полева, распоряжались низложением митрополита Филиппа. Недаром Курбский так характеризует отца и сына Басмановых: Федор - “маньяк и губитель свой и Святорусские земли”, Алексей - “воев демонских воевода”. Оба они были казнены. Курбский рассказывает (обычно он был хорошо информирован и старался точно излагать факты), что Федор по царскому приказу казнил своего отца, а потом погиб и сам.
Другая жертва - князь Афанасий Иванович Вяземский был настолько близким к царю человеком, что только из его рук Иван принимал лекарство, опасаясь, что другие могут его отравить. В опричной пародии на монастырь Вяземский был келарем - второе лицо после игумена. А игуменом-то был сам царь! Но стоило одному из подчиненных Вяземскому опричников - Григорию Дмитриевичу Ловчикову донести на своего начальника, будто он предупредил новгородцев о походе царя Ивана, как Вяземский был арестован и забит насмерть палками. Впрочем, примерно через полгода был казнен и Ловчиков.