Сочными красками описывает царь привольную жизнь аристократических монахов.
"А ныне у вас Шереметев сидит в келии, что царь, а Хабаров к нему приходит, да и иныя черньцы, да едят, да пиют, что в миру. А Шереметев нивести с свадьбы, нивести с родин, розсылает по келиям пастилы, ковришки и иныя пряныя составныя овощи (изысканные кушанья. - В. К.)... А инии глаголют, будто де вино горячее (водку. - В. К.) потихоньку в келню к Шереметеву приносили: ано по монастырем и фряские (итальянские, виноградные. - В. К.) зазор".
Реализм описания настолько велик, что становится ясно, у царя были источники информации о всех деталях жизни бояр в обители Кирилла-чудотворца. Один из них он даже назвал - к царю с жалобами на монастырь приезжал В. Собакин и доносил, "что будто вы про нас не гораздо говорите со укоризною". Правда, царь уверял, что "на то плюнул и его бранил" и добавил, что Собакин - "мужик очюнной (не до конца проспавшийся. - В. К.), врет и сам себе не ведает что". И все же, вероятно, резкий тон послания отчасти объясняется этим доносом.
Впрочем, и без Собакина царь по многим примерам реально представлял себе, каков был подлинный, не отраженный в строгих уставах быт монастырей. Недаром он подчеркивает, что порядки в Кириллове - не исключение. Повсюду, полагает царь, распространилось пьянство: "...в мале поселим поникши и потом возведем (поднимем. - В. К.) брови, таже и горло, и пием, донеле же (пока. - В. К.) в смех и детем будем". Даже "у Троицы в Сергиеве благочестие иссякло и монастырь оскудел", да и "по всем монастырем" прежние "крепкие" уставы "разорили любострастные".
Напрасно царь делал вид, что такие испорченные нравы - новость. За два с лишним десятка лет до того, в 1551 году, выступая на церковном соборе, сам же Иван Васильевич рисовал не лучшую картину монастырской жизни. В монастыри многие постригаются не "спасения ради душа своя", а "покоя ради телеснаго, чтобы всегда бражничать". Настоятели покупают свои должности, "доводят" за счет монастыря своих родичей, в кельи "небрежно жонки и девки приходят", а архимандриты и игумены все монастырские богатства "с роды, и с племянники, и с боляры, и с гостьми, и с любимыми друзи истощили". Такие порядки, по мысли царя, нарушают равенство "братии во Христе", которое должно существовать в монастыре.
О каком равенстве можно говорить, если у Шереметева "и десятой холоп, которой у него в келий живет, ест лутчи братий, которыя в трапезе ядят"? Обрядившийся внезапно в демократические одежды царь грозно вопрошает монахов: "Ино то ли путь спасения, что в черньцех боярин бояръства не състрижет, а холоп холопъства не избудет?" Изображенную им картину Грозный доводит до логического абсурда: "И только нам благоволит бог у вас пострищися, ино то всему царьскому двору у вас быти, а монастыря уже не будет".
Раздражение царя вызвал еще один факт из жизни Кириллова монастыря. Здесь был похоронен князь Владимир Иванович Воротынский; над его могилой вдова соорудила церковь - сохранившийся до наших дней памятник архитектуры, удивительно изящный, сравнительно небольшой храм. Послание же царь писал вскоре после того, как казнил брата князя Владимира - героя битвы при Молодях Михаила Ивановича. К тому же один из монахов в беседе с царем неосмотрительно похвалил княгиню за благочестие. Только что требовавший полного равенства людей перед богом царь Иван на этот раз возмущается тем, что церковь Воротынскому - не по чину: положено лишь "царьстей власти церковию и гробницею и покровом почитатися". Могло бы быть лишь одно основание для исключения - если бы похороненный был святым. Но в монастыре все обстоит наоборот: "...над Воротынским церковь, а над чюдотворцем нет". И потому на Страшном суде, иронизирует царь, Воротынский и Шереметев должны оказаться выше святого основателя монастыря: Воротынский церковью, а Шереметев - уставом, который на практике заменил устав Кирилла.