Усмирение проводят быстро, и, воспользовавшись затишьем, царь решает положить конец территориальным притязаниям Магнуса, в услугах которого нет необходимости, когда военные действия на западе приостановлены. Первая жена Магнуса скончалась, Иван предлагает ему новую невесту – сестру покойной, девочку тринадцати лет. Жениху – тридцать пять, он с радостью соглашается. Веселую свадьбу справляют 12 апреля 1573 года в Новгороде. Присутствуют многочисленные немецкие гости. Во время религиозного обряда царь сам руководит хором, отбивая такт своим жезлом. Затем распоряжается танцами, призывает пары двигаться свободнее. Такая доброжелательность не настораживает Магнуса – он уже видит себя королем и воображает, что, кроме обещанного богатого приданого, получит все ливонские города, оккупированные русскими. Но вместо пяти бочек золота, на которые он так рассчитывал, ему достаются лишь сундуки с нарядами для его юной супруги. А вместо части Ливонии – небольшое владение. Утратив последние иллюзии, Магнус уезжает в свои земли, где живет в нужде, имея за обедом всего три перемены блюд (по свидетельству его брата Фредерика, короля Дании), забавляя игрушками свою малолетнюю жену, угощая ее лакомствами и одевая, к неудовольствию русских, на немецкий лад.
В Варшаве же польский сейм приступает к выборам короля. Есть множество кандидатов: молодой Эрнест, сын императора Максимилиана, Ян III Шведский и его сын Сигизмунд, герцог Анжуйский Генрих Валуа, брат французского короля Карла IX и русский царь Иван IV, каждый обещает свое. Некоторые польские вельможи – сторонники того, чтобы отдать корону второму сыну Ивана – Федору. Польский гонец Федор Воропай касается этой возможности в беседе с царем, который приходит в негодование и говорит, что сыновей у него «только два, как два глаза у головы; отдать которого-нибудь из них – все равно что из человека сердце вырвать». Затем произносит речь в свою защиту: «В вашей земле многие говорят, что я зол: правда, я зол и гневлив, не хвалюся, однако пусть спросят меня, на кого я зол? Я отвечу, что, кто против меня зол, на того и я зол, а кто добр, тому не пожалею отдать и эту цепь с себя, и платье... мои люди подвели меня к крымским татарам, которых было 40 000, а со мною только – 6000... Я не силы татарской боялся, но видел измену своих людей и потому своротил немного на сторону от татар. В это время татары вторглись в Москву, которую можно было бы оборонить и тысячью человек; но когда большие люди оборонять не хотели, то меньшим как было это сделать? Москву уже сожгли, а я ничего об этом не знал!.. Если кто и был после этого казнен, то казнен за свою вину».
Подозревая, что перешедший на службу к полякам Курбский может настраивать против него, Иван просит передать польским и литовским панам: «Пусть не дивятся тому, что изменники мои говорят обо мне: у них уже такой обычай – говорить о государях своих дурно... Курбский к вам приехал; он отнял у него (указывая на старшего сына) мать, а у меня жену; а я, свидетельствуюсь Богом, не думал его казнить, хотел только посбавить у него чинов, уряды отобрать и потом помиловать; а он, испугавшись, отъехал в Литву... Я о своей доброте или злости говорить не хочу; если бы паны польские и литовские ко мне или к детям моим своих сыновей на службу прислали, то узнали бы, как я зол и как я добр... Если Богу будет угодно, чтоб я был их государем, то наперед обещаю Богу и им, что сохраню все их права и вольности и, смотря по надобности, дам б?льшие».
Теперь Иван ожидает прибытия польского посла с благоприятным ответом. Приезжает Михаил Гарабурда и сообщает, что кандидатуру царя сейм готов поддержать при соблюдении определенных условий: после своего избрания царь пересматривает границу в пользу Польши, отдав Полоцк, Смоленск и другие русские города. Государь встает на дыбы – уж не принимают ли его за попрошайку? «Я им нужен, а не они мне!» – кричит он. Двадцать третьего февраля 1573 года царь вызывает Гарабурду, укоряет за самомнение его соотечественников, сухо отказывается принять предложенные условия, требует отдать ему Киев, чтобы Ливония стала его нераздельной собственностью, все царские титулы полностью перечислялись в дипломатических документах, а Польша в будущем перестала бы быть выборной монархией, но стала наследственной, единой с Россией на «веки веков». Что до его соперников в борьбе за польскую корону, то он презирает все их действия. «Знаем, что кесарь и король французский прислали к вам: но нам это не пример, потому что, кроме нас да турецкого султана, ни в одном государстве нет государя, которого бы род царствовал непрерывно через двести лет; поэтому они и выпрашивают себе почести; а мы от государства господари, начавши от Августа-кесаря из начала веков, и всем людям это известно».
Гарабурда стыдливо пытается напомнить, что Москва слишком далеко от Варшавы, что присутствие короля там необходимо и что лучше было бы, может быть, уступить управление Польшей одному из сыновей. Иван остается непреклонен: «Мы на Московском королевстве, в Польше и Литве государем быть хотим и управлять всеми этими государствами можем и, приезжая, по нескольку времени оставаться в каждом... Да венчает меня на царство не латинский архиепископ, а митрополит российский».
Гарабурда отбывает с этим ответом в Варшаву. Иван верит в удачное завершение дела. Самым серьезным соперником ему кажется Генрих Валуа, герцог Анжуйский, посланник которого Монлюк сделал полякам множество заманчивых предложений: создание польского флота, формирование польского эскадрона в Париже, работа французских ученых в Краковской академии... Но половина польской знати – протестанты, станут ли они голосовать за человека, замешанного в событиях Варфоломеевской ночи? Именно это склоняет Ивана к мысли о благополучном для него исходе – не он один запятнал себя кровью своих подданных. Конечно, он мог бы настоять на получении этой короны, но она не только желанна ему, вызывает и некоторые опасения. В Польше король должен считаться с сеймом, в состав которого входят магнаты, и с сеймом, в который каждые два года избираются представители мелкого дворянства. Может ли царь, символ абсолютной власти, довольствоваться ее ограничением гражданами, которые считают, что имеют право высказывать свое мнение? Не станет ли это дурным примером для России, которая в течение двух столетий подчиняется воле государя? Хорошо ли соединить рабов со свободными людьми? Податливые умы быстро могут воспринять страсть к спорам и стремление к участию в управлении государством. Быть может, лучше остаться с русскими, имея твердую поддержку, чем искать обманчивого сближения с поляками, у которых в головах слишком много разных идей?
Поэтому о конечном выборе поляков Иван узнает со смесью раздражения и облегчения. Сейм остановил свой выбор на Генрихе Валуа. Таким образом, из рук царя выскользнули Польша и Литва – он выказал себя слишком настойчивым в своих требованиях и поскупился на подарки для «избирателей». Но Иван твердо убежден, что скоро ему представится новый случай.
Глава 15
Стефан Баторий
Упразднение опричнины вылилось в бесконечные споры между боярами о праве старшинства. В армии потомок воеводы, который командовал Большим полком, отказывается повиноваться тому, чьи предки командовали лишь полками Правой или Левой руки. То же происходит при дворе, где каждый кичится своим происхождением и не считает нужным уступать менее знатному. Царь устал от этих мелочных споров и, как правило, обратившись к древним актам, решает вопрос в пользу более старинного рода. Но иногда, как в случае с Борисом Годуновым, навязывает свою волю, не считая нужным что-либо объяснять окружению. На вопрос герцога Курляндского, как русские могут смириться с таким тираном, как Иван IV, посол Сукорский отвечает: «Мы всегда преданы нашему царю, будь он добрый или злой». Эта покорность государю поражает всех иностранцев, которые присутствуют на приемах. Русские обычно стремятся поразить гостей роскошью одежд и строгостью этикета. Когда царь направляется в храм, то идет медленно, опираясь на длинный «каповый, единороговый» посох, в шитой золотом накидке, украшенной драгоценными камнями, в шапке, отороченной собольим мехом. Величием своим он напоминает высшего иерарха церкви. Его сопровождают четыре боярских сына, одетые в шитые серебром платья, подбитые горностаем, в белых сапожках, с серебряной секирой на плече. За ними – длинная процессия бояр в великолепных одеяниях, которые после службы меняют, чтобы сесть за стол и не упустить возможности продемонстрировать путешественникам роскошь своего исподнего. В действительности вся одежда взята из гардероба царя, куда ее и возвращают после торжества, чтобы еще раз напомнить боярам, что все в этом мире принадлежит государю.