— Другого! — свирепо зарычал Иоанн. — Да поумелей который!
Стрельцы пропустили на круг очередного охотника. Облизывая кровь, остервенелый зверь поднялся на задние лапы.
Воспалённым взглядом следили за боем царь и царевич.
Отчаявшийся холоп стрелой налетел на противника и всадил конец рогатины между его передними лапами. Медведь взвыл и грудью наддал на врага. Охотник счастливо оскалился. Исход единоборства был предрешён. Если бы зверь отпрянул назад, он избавился бы от рогатины; сделанное же движение погубило его: другой конец рогатины впился до половины в разверзнутую пасть.
Стрельцы торжественно вынесли на руках охотника с круга и поднесли ему в награду овкач вина.
Вечером, перед всенощной, царь повелел внести в поминанье задранного медведем неудачливого охотника.
Так, мирно и благочинно, текла жизнь в Александровской слободе. С украин приходили добрые вести. Царёва рать взяла у ливонцев Дерпт и наступала на Ригу.
Тревожил Иоанна лишь недостаток в казне. Он знал, что с обнищавшей Московии больше нечего взять, и не очень рассчитывал на помощь русийских торговых людей.
На совете, когда Челяднин заикнулся о богатствах гостинодворцев, Грозный резко его оборвал:
— Допрежь надобно путь торговый пробить к персюкам и в еуропейские страны, а там и молвь держать сию. Покель же не одолеем ворога да не укрепим торга со басурмены, не можно в разор вводить гостинодворцев.
Фуников поддакнул царю и предложил неосторожно:
— Одолеем, преславной, Литву да ливонцев — с лихвой возместим. А ныне показал бы ты милость да пожаловал для рати коликую долю своей казны.
Грозный сморщил лоб и прищурился.
— А волил бы яз ведать, колико ты, Микита, с Ивашкой Висковатым неправедно своровал от моей казны?
Казначей смутился и отвёл в сторону взгляд. Опричники возмущённо переглянулись.
— Не можно, государь, воров имать середь особных твоих людей.
Малюта низко поклонился Грозному.
— Пожалуй суд снарядить противу воров тех.
В тот же день Скуратов, Вяземский и Алексей Басманов отправились на Москву чинить следствие.
Толпы людишек приходили в приказную избу с челобитными на дьяка и казначея.
Покончив с допросом, опричники произвели обыск в усадьбах обвиняемых и нашли, по указаниям тиунов, в, земле целый склад драгоценных камней и сосудов, украденных из царёвых хранилищ.
Когда Челяднин прочитал следственную грамоту о преступлениях — не только Фуникова и Висковатого, но и других приказных, опричных и земских, — Иоанн не выдержал до конца и, схватившись за голову, упал перед образом.
— Боже мой! Волкам отдал ты державу мою на растерзание!
И, полный негодования, тут же приступил к суду…
Из отобранного у преступников добра царь не отдал ни деньги на содержание рати.
— То моё уворовано! — фыркал он злобно и торопливо подсчитывал на сливяных косточках отобранную казну. — А что у людишек неправедно оттянули — и то моё! Моё то, ибо и людишки русийские все мои!
По Московии были разосланы гонцы, возвещавшие о боярах и опричниках, приговорённых к смерти за мшел.
На казни Фуникова и Висковатого присутствовали сам царь и Иван-царевич.
Сгорбившийся и в одну ночь поседевший казначей обезумевшим взглядом следил за тем, как облачали дьяка в холщовый саван и, после долгих издевательств, волокли на виселицу.
Когда очередь дошла до Фуникова, Малюта вытащил из узла связку соболиного меха.
— Не инако, государь, любо было Микишке в тепле себя хоронить, коли соболями полны скрыни набил!
Грозный зажал в кулак бороду.
— А коли по мысли вору тепло, — потешим его теплом тем, да пожарче!
Каты сорвали с казначея одежды и подвесили его за плечи к перекладине подле котла с кипящей водою и варом.
Царевич взобрался на лесенку, принял от дьяка ведро с кипятком и обдал с головы до ног приговорённого.
В то же мгновение Скуратов вылил на Фуникова ушат студёной воды.
— Чтоб не упрел, голубок!
Жестокий крик вырвался из груди пытаемого и потонул в тихом утреннем благовесте.
— Не дюже! Не беленись! — захлёбывался Грозный, подсказывая сыну, как лучше орудовать с вёдрами.
После обедни Иоанн, постукивая посохом, направился трапезовать.
Борис, сказавшийся накануне больным, пришёл в трапезную последним.
Царевич подразнил его языком.
— Проглазел ты потеху!
Годунов притворно вздохнул и стал подле аналоя.
— Из Новагорода гости челом тебе бьют, государь, — скромно сообщил он и, поморщившись от боли, ухватился за поясницу.
— Из Новагорода? — переспросил хмуро царь. — Чего им ещё?
Борис внимательно поглядел на Грозного.
— Богат и славен тот Новагород, мой государь! Много, сказывают те гости, злата и каменьев бесценных у зацных[193] людей да в монастырях!
Он помолчал и, заметив, как все жадно насторожились, прибавил завистливо:
— Лифляндцы, литовцы, ляхи, шведы, фряги с фламандцы — все охочи до Новагорода, до торга его могутного.
Иоанн привстал и больно сдавил руками виски.
— Да эдак-то, ежели и фряги и шведы… ежели попустить- чего доброго, и на Москву ничего не застанется…
Челяднин шумно отставил от себя миску с кислыми щами.
— И то, государь, наши гостиносотенцы печалуются на торг новагородской! — Он разгоряченно вышел из-за стола. — Давеча, царь, держали мы с Годуновым думу и порешили…
— Ведаю! — перебил его царь и отвернулся к оконцу. Борис откашлялся в кулак и опустился на колени.
— Дозволь, государь!
— Дозволь… все дозволь! А проку от вас, что от чиликанья воробьиного.
— Пожаловал бы ты, како допрежь, позакрывать дворы торговые в Новагороде да большую толику новагородских и псковских торговых гостей на низ увести, в низовые новагородские земли.
Малюта разочарованно оттопырил губы:
— И кака в том радость, в уводе?
На лице Иоанна плеснулась снисходительная улыбка.
— В ратном деле да в израде — орёл ты, Малюта. Ну, а для государственности не вышел умишком. Не взыщи. Не вышел, Малюта.
И, смачно обсасывая голову варёной стерлядки, потрепал свободной рукой по щеке опричника.
— Тех на низ, а московских гостиносотенцев замест их посадить. Разумеешь затею Борисову? Чтобы торг-то с басурмены не новагородцы, а наши людишки вели.
Расцветший Годунов торопливо прибавил:
— Да чтоб некому было чмутить!
— Чмутить чтобы некому! — поддакнул Иоанн, стукнув братиной по столу.
Челяднин причмокнул уверенно.
— На свою погибель милуются те новагородцы через богомерзкого Курбского да литовского короля с погаными ляхами. Перехватили мы грамоту…
Острыми углами приподнялись плечи царя.
— Волю утресь же зрети те грамоты!
— Израда! Израда! — трезвонили усердно по Московии языки. — Ляхам Новагород замыслил отдаться! Сам митрополит Филипп благословил игумена уволочить тайно святыни монастырские на Польшу премерзкую!
Воеводы и окладчики скликали рать.
Холопи, вооружённые бердышами и стрелами, покорно готовились к бою.
Пять полков подтянулись к Москве. В середине шёл полк главный над четырьмя остальными. Воеводство над ним принял сам Иоанн.
Против рати царёвой поднялся весь край новагородский.
Грозный, прежде чем начать бой, отправил послов в противный лагерь.
— Не люба государю кровь человеческая, — объявили послы. — Отдайтесь на милость царёву, и не сотворит он над вами недоброго.
Новагородцы дерзко посмеялись над словами Грозного.