Нерыдайменематы, не задумываясь, наступил на тюк.
— Поперхнись я первою чаркою, коли бубенцы те по-татарски не брешут.
Прошмыгнувший между ног Шкоды Гнида, бесшабашно посвистывая, пырнул ножом по швам рогожи.
— Вылезай трошки побалакать до купы, — нежно попросил он и постучал кулаком по тому месту, где должна была находиться голова полоняника.
— Язык? — всё ещё не доверяя себе, заискивающе уставились запорожцы на Рогозяного Дида.
— А может быть, и язык.
И только когда из рогожи высунулась бритая голова татарина, Рогозяный Дид многозначительно переглянулся со Шкодой и важно заложил за спину руки.
— Не пойму я вас, паны молодцы! Зачем мы и в поле ходили, ежели не языка изловить?
Он снял шапку и любовно погладил свой оселедец.
— А ещё не случалось такого, чтобы Шкода да Рогозяный Дид с разведки без скурвых сынов ворочались!
Широко раздувшимися ноздрями татарин жадно глотал воздух и, казалось, не обращал никакого внимания на запорожцев. Пушок его бороды, едва окаймлявшей приплюснутое лицо, при каждом вздохе корежился и подбирался к вискам жёлтою муравьиного стайкою. Узенькие щёлочки глаз сомкнулись, и лишь лёгкое колебание бесцветных бровей говорило о том, что полоняник исподволь наблюдает за окружающими.
Атаман внимательно оглядел языка и пустил в него едкую струю дыма.
— Покажи нам очи свои! Чего, скурвый сын, очи прячешь от нас!
Татарин облизал языком губы и что-то забулькал горлом.
— Да, ей-Богу, он разумеет мову христианскую! — разочарованно развели руками казаки. — Стреляный, видать, горобец!
Писарь наклонился к полонянику и что-то спросил его по-татарски.
Бритая голова татарина собралась серыми бугорочками и стала похожей на прибрежную известковую выбоинку, источённую водой, временем и насекомыми.
— Брысь! Не кохайся с паскудой! — крикнул раздражённо Рогозяный Дид и, вцепившись в грудь полонянника, поднял его с земли.
— Будешь балакать?!
До вечера бился Рогозяный Дид с языком, тщетно пытаясь что-либо выпытать от него.
Кошевой приказал разложить костёр.
Татарин сразу оживился и стал проявлять большую словоохотливость.
После допроса его заковали в лянцюги и увезли в кышло.
— Ежели набрехал, — погрозился Василий, — изрублю тебя, како того Угря на Москве.
Татарин отчаянно затряс головой.
Выводков передал полоняника в селение и наказал беречь его пуще очей.
На другой день гонцы поскакали по кышлам скликать казаков на рать.
Аргаты[197], крамари[198] и землеробы побросали, не задумываясь, хаты свои, вооружились рушницами, пистолями, боевыми молотами-келепами и ушли в Сечь.
Рогозяный Дид неустанно шмыгал среди молодых казаков, устраивал опытную стрельбу и учил, как обращаться со списами[199].
Перед тем как выступить в поход, Дид сам обрядил Василия.
Обвешанный кинжалами, ножами, пистолями, рогами, полными пороха, с кожаной пряжкой на груди, набитой патронами, Выводков лихо вскочил на коня.
— Чисто Илья-пророк за густейшею хмарою! — восхищённо похлопал Дид по колену розмысла. — И на рыле твоём прописано: раз родила мене маты, раз мене и умираты, хай вы галушкою поперхнулись, басурмены нечистые!
Он хотел ещё что-то сказать ласковое, отечески-сердечное, но вдруг задёргалась верхняя губа его и повлажнели глаза.
— Стара стала кобыла! — обругал себя Дид и, чтобы не выдать волнения, оглушительно высморкался.
— Славное низовое товариство! — зычно прорычал атаман, повернув коня к приготовившимся в путь запорожцам.
Все благоговейно сняли шапки.
Долго говорил Загубыколесо, сдабривая речь смачною бранью против татар. Горячей волной хлестало по душе казаков каждое проникновенное слово его. Огоньки глаз остро и вызывающе резали дали, перекидывались за рокочущий Днепр и жадно щупали просторы Дикого поля.
Наконец по знаку кошевого товариство ринулось в путь.
За Днепром войско разбилось на два отряда. Меньший отряд, с Василием, Шкодой и Рогозяным Дидом, поскакал к полудню.
— Мудрый, Бабак! — приказал Дид Василию. — Бо ты до этого дела сподручней!
Розмысл достал из-за голенища аккуратно сложенный лист бумаги и потряс им в воздухе.
— Ежели не сбрехал язык, лихо достанется той татарве, паны молодцы!
Он долго изучал местность, сличая её с чертежом, набросанным со слов языка, и, выверив всё, погрозился в сторону татарских кочевищ.
Казаки немедленно приступили к разбрасыванию якирцев.
— Ни дать ни взять — якирцы наши, паны молодцы, что те птичьи лапы! — в сотый раз восхищался розмысл запорожскому умельству. — И три передних перста, как быть тому подобает, и задний четвёртый.
И задумчиво поворачивал голову в сторону далёкой Московии.
— Коли даст Бог живота, попотчую ужо якирцами царёву конницу!
Отряды сошлись на другой день к вечеру.
— Тут ли заночуем, а либо дале поскачем? — спросил нерешительно кошевой, но тут же рявкнул: — Кто за мной, орлы степовые, гукайте коней!
И помчался вперёд.
Молодо-звонко, забывая о ноющей старческой боли в ногах, затянул Рогозяный Дид любимую песню свою:
Рокочущими волнами подхватили казаки:
Гнида, засунув два пальца в рот, заглушал всех свирепым свистом.
Дид приподнимался на стременах, молодецки размахивал келепом и бушующим ураганом рвал степные просторы:
Кошевой палил, как из пушки, не отставая от Дида:
А всё войско подхватывало бесшабашно:
Степь — как море. Всюду, куда ни сверни, — колеблющаяся живая ткань небосвода.
Но не запорожцу бояться заблудиться и пропасть в Диком поле. Ни к чему ему наглухо заросшие густою травою дороги. Есть иные пути, которых никаким умельством не скрыть от казака. Скачет он днём по солнцу, примечает и высокие могилы, и скрутни травы. Кому другому и в голову не взбрело бы, а запорожцу каждый шорох в степи — примета верная.
Не заблудиться казаку и в тёмную ночь. Вон в бархатной камилавке далёкого неба — Воз[200] протянул оглоблю свою в сторону Сулеймановских орд[201]; Волосожар[202]тоже не дремлет, верой и правдой норовит послужить запорожцу, подмигивает по-братски на заход солнца; а уж Ерусалим-дорога так та на то и проложена Богом, чтоб споручествовать крещёной Сечи.
Бывает и так, что наводили татары и ляхи чары на славное низовое товариство. Вдруг, ни с того ни с сего, набегают на звёзды густые тучи, и становится, в небе, как в курени, когда раскурит казачество бездонные люльки свои. Но и тогда ухмыляется запорожец в длинный свой ус, обнюхивает глухую мглу и уверенно пришпоривает коня.
«Не быть тому, чтобы хоть с мотыльковый лёт, а не дул какой-нибудь самый завалящий бы ветер!»
Дикое поле — не хата: не скроешь в нём дыханье земли. То москаль вдруг дохнет, то басурмен а то и донец с ляхом поспорят. И попытайся после такого! Скрой от очей казацких пути-дороженьки степные!..
Скачет войско по Дикому полю под началом Загубыколеса.
Однако не слышно уже ни песен лихих, ни молодецкого посвиста: по примятой траве да по едва уловимому шуму чуют казаки притаившуюся татарву.
И не дело как будто скакать напролом орде, а надо, обязательно надо показаться ей невзначай и свернуть ветром на полдень, в сторону, где разбросал Бабак-Василько якирцы. Только бы аргамаки Девлет-Гирея отведали тех якирцев — завели бы тогда запорожцы потеху!
201
Сулеймановы орды — имеются в виду войска Сулеймана I Кануни, турецкого султана в 1520–1566 гг.