И с мольбой:
— Дозволь уйти!
Грозный покорно пропустил сына в сени.
Скучно и боязно было в опочивальне царю, хоть и полны были сени дозорными и из соседнего терема неумолчно доносился мягкий голос Бориса.
Иоанн поднялся с постели и просунул голову в дверь. Советники торопливо вскочили с лавки. Басманов, стараясь скрыть в застывших глазах ужас, подполз на коленях к царю.
— Недобрые вести, преславной! — тихо выдохнул он, чтобы отвести разговор о себе.
— К добрым-то вестям мы с младости не приобыкли, — с ледяным спокойствием обронил царь.
Годунов стал впереди Басманова.
— Сказывают, преславной, что явился в Диком поле могутный казак-разбойник, по прозвищу Бабак.
— Ну!
— Набрал тот Бабак казаков из Черкас, Канева, Браславля да с Волги и Дона великую силу.
— Ну!
— И со споручники свои, со разбойники, Карпом, Андрушом, Лесуном да Белоусом, не даёт проходу караванам крымских и турских торговых гостей, что с нами торг торгуют.
Царь напряжённо слушал советника. В мозгу то зрели смелые планы, и тогда в глазах вспыхивали гордые искорки уверенности в себе, то вдруг представлялись в воображении разорённые области, несметные басурменовы рати, неуклонно продвигающиеся к украинам, — и снова опускались беспомощно руки, и всё казалось безвозвратно потерянным.
— Князьям уделы верну! — крикнул он неожиданно. — Пускай ведают, за что бьются!
Борис вытаращил глаза:
— Ты ли молвишь тако?
— Молчи!
Посох угрожающе застучался об пол. Жажда действовать, повелевать, так закружиться в работе, чтобы ни на мгновение не чувствовать себя самого, ураганом ворвались в душу Грозного.
— Отныне яз воеводствую! Един!
Он бессмысленно заметался по терему, опрокидывая всё на пути. Какой-то страшный огонь сжигал его и властно подбирался к мутнеющемуся рассудку.
— Коня! Малюту!
И вдруг, беспомощно зашатавшись, замертво упал.
Отлежавшись в постели, Иоанн изумлённо приоткрыл глаза и так поглядел на Басманова, как будто впервые за всю жизнь увидел его.
На землистое лицо легла примирённая улыбка.
— Борис!..
— Что, мой преславной?
— Ты здесь, Борис?
— Подле тебя, мой царь!
Грозный подложил ладонь под щёку и мечтательно уставился в стрельчатое окно.
— Здравья бы мне. Поглазеть, что у меня на Арбате, на улице опришной. Со кречеты да аргамаки позабавиться маненько.
Басманов с пёсьим умилением приподнял голову.
— Будут и кречеты и аргамаки. Дал бы токмо Господь здравия тебе. Незримая усмешка чуть шевельнула усы царя. В глазах засветились лукавые искорки.
— Да что нам сетовать! Зальём мы тугу вином да скоморошьею потехой! — И, вскакивая с постели: — Пир пировать!
Позднею ночью, оставшись наедине с пьяным Федькой Басмановым, обряженным в сарафан, Грозный нежно спросил:
— Аль и впрямь люб яз тебе?
— Люб, государь! — тупо соображая, заворочал непослушным языком опричник.
— А ежели б израду нашёл, — како бы поступил?
— Своего живота лишусь, государь, а израды не попущу!
Грузно опираясь на посох, царь вышел в соседний терем и поманил за собой Федьку.
— Глазей!
На полу, упираясь затылком в порог, раскатисто храпел Алексей Басманов.
Иоанн заложил одну руку в бок, другой мягко поглаживал пыжившийся клин бороды.
— Про пожар небось слыхивал?
Жуткий холодок царапнул спину опричника и заиграл корнями волос, сразу выгнав из головы хмель.
— Избави, царь!..
Грозный, не торопясь, с каким-то нечеловеческим наслаждением, достал из-за пазухи нож.
— В сердце… ге-ге-ге-ге… Израду — в сердце!
— Избави, царь!..
Две искорки застывших зрачков колюче впились в обезумевшие глаза Басманова.
— В сердце! Ге-ге-ге-ге…
Вздрагивающая рука угрожающе потянулась к горлу опричника.
— Коли!
Точно в бреду, принял Федька нож от Грозного и пырнул им в грудь отца[214].
— Да и ты, пёс, за ним беги! — побагровел вдруг царь и, с бешеной быстротой выхватив нож из груди убитого, полоснул им по горлу Федьку. — Опостылел!
Хихикающий смешок угрожающе рос, наполнил терем грохочущим хохотом и разлился по хоромам звериным воем.
— Царь! Преславной царь! — взывал тщетно прибежавший на шум Годунов. — Опамятуйся, царь!
Грозный неожиданно оборвал хохот.
— Убрать!
И, торопливо утирая руки о полу кафтана, попятился к опочивальне.
Гостинодворцы пришли с челобитной к царю.
— Разор, государь! Дыхнуть Бабак нам не даёт! Все пути торговые занял, разбойник!
Заблюда трижды перекрестился на образ и с опаской поглядел на царя.
— Дозволь!
— Реки!
— Слух идёт — Вяземской-князь с Куракой-Унковским и Тёмкиным под короля литовского надумали отдаться.
Пряслов сердито фыркнул.
— По то и Бабаку воля, что чмутьяны с Литвой взяли его под свою окаянную руку.
Рожков отстранил Пряслова и, погрозив Заблюде, пытавшемуся что-то сказать, строго наморщил лоб.
— Не милы нам, царь, князь-бояре, да не обессудь: ещё постылей те Вяземской да Унковской.
Грозный жалко усмехнулся.
— Выходит — в земских спасение?
— Да и не в Вяземских!
— Так в ком же?! В ком?!
На другой день, во время сна, были задушены Вяземский, Тёмкин и Курака.
Иван-царевич по-отцовски приподнял острые плечи и раздражённо махнул рукой.
— Аль при мне блудить тебе не сподручно, что всё норовишь на охоту меня спровадить?
Параскева обвила руками вздутый свой живот н обиженно вздохнула.
— Извёлся ты, господарь, в думках нечистых, а вины яз за собой не ведаю.
Прищуренный взгляд едко скользнул по её лицу.
— Все-то вы, Соловы, бабы распутные!
И, багровея, больно вцепился в руку жены.
— Не зрел яз нешто, как ты вечор в оконце батюшке кивала?!
Через силу сдерживаясь, чтоб не избить жену, он выскочил в терем брата.
Фёдор сидел за мраморным столиком и, высунув кончик языка, безучастно пересыпал с руки на руку горсть сверкающих камешков.
В углу, на медвежьей полости, сладко спал Катырев.
Увидев возбуждённого брата, царевич потихоньку оттолкнулся к краю столика и, будто вспомнив о чём-то, суетливо подошёл к боярыне.
Но Иван не обратил внимания на Фёдора и, вызвав стольника, приказал подать вина.
Через дощатую переборку слышно было, как Параскева сдушенно стонет и шепчет проникновенно молитвы.
— Блудная девка! — зло скривил губы Иван, вырывая у вошедшего стольника мушерму и ковш.
За окном шептались о чём-то увядшие листья. Небо супилось, собирало угрюмо-свинцовые брови свои. Над лесом клубилась грязная ткань тумана. В сенях гулко отдавались шаги дозорных.
Вдруг Иван приложил к уху ладонь.
— Отец! — узнал он шаркающую походку Грозного и дробные постукивания посоха.
И тотчас же из светлицы Параскевы донёсся ворчливый голос:
— Ужо недосуг и принарядиться для меня! У-у, мымра!
Параскева застенчиво закрыла руками полуобнажённую грудь.
Неслышно поднявшись из-за стола, Иван на носках подошёл к двери и чуть приоткрыл её.
— Убери ты брюхо кобылье! — уже громко прикрикнул царь.
Сноха что-то забормотала, оправдываясь, и отошла за скрыню.
Слабый голос женщины, смущенье её, вздутый живот, трепетно колеблющиеся груди и нервное дыханье пробудили в Грозном чувство гадливости, непостижимо смешанное с каким-то животным томлением.
Не отдавая себе отчёта, он вплотную подошёл к Параскеве.
— Бесстыжая! Ты бы ещё нагой встретила царя!
214