Положение литовских магнатов оказалось при этом весьма нелегким. Еще более, чем ранее, они были заинтересованы в том, чтобы воспрепятствовать всяким контактам между царем и шляхтой. Но на этот раз они не могли рассчитывать на то, что им снова удастся ввести в заблуждение царя и взять в свои руки все нити переговоров. Царь оценил по достоинству, что его не поставили в известность о созыве сейма, заседавшего под Варшавой в течение шести недель с участием послов всех кандидатов, кроме Ивана IV, и дал ясно понять это своим партнерам, назвав их в особой грамоте к литовской раде «наводцами на зло хрестианское». В таких условиях магнатам ничего не оставалось, как поставить заставы на всех дорогах и не пропускать никого ни в Речь Посполитую, ни из Речи Посполитой.
Однако, несмотря на все меры предосторожности, одному из посланцев шляхты, шляхтичу Кшиштофу Граевскому, удалось прорваться в Россию, и 6 апреля 1575 года царь принял его в Александровой слободе. Граевский доставил очень важные сведения. Он прямо предостерегал царя против переговоров с литовскими магнатами и предлагал ему вступить в сношения с его сторонниками в Польском королевстве. Съезд представителей сторон для решения всех спорных вопросов он советовал устроить в Киеве, за пределами литовских границ. После того как на этом съезде было бы достигнуто соглашение между царем и его сторонниками, Иван мог прибыть в Киев и ехать через Киевщину и Волынь «все русскими землями до Кракова на коронацию».
Победа Ивана IV на выборах в свете этих сообщений казалась реальной. Многое здесь зависело от того, какие условия он предложит своим избирателям. Царь воспользовался случаем, чтобы изложить эти условия Граевскому. Сделанная Граевским запись царской «речи» с изложением этих условий стала известна совсем недавно. Она представляет большой интерес и характеризует царя как политика, способного учиться на собственных ошибках и находить новые оригинальные решения стоявших перед ним проблем.
В некоторых отношениях Иван, правда, продолжал настаивать на своем. Так, он по-прежнему требовал передачи ему Киева — старой «вотчины» его предков, так как «оттуда начало ведет» русское царство. В этой связи царь упоминал и о шапке Мономаха, которую его предки «взяли у цесарей константинопольских».
Однако по целому ряду вопросов царь существенно изменил свою позицию, стремясь пойти навстречу пожеланиям шляхты. Так, по-прежнему настаивая на том, что королевская власть должна быть наследственной, он заметно смягчил свое требование, указав, что дворянство будет «свободно избирать» нового государя из числа его потомков. Таким образом, выборность государя формально сохранялась, хотя и ограниченная рамками царского рода.
Опыт предшествующих лет ясно говорил о том, что одних обещаний мира и союза против общих врагов недостаточно для того, чтобы заинтересовать избирателей кандидатурой царя. Характерно, что на этой стороне дела царь в своей речи совсем не останавливался, посвятив свое внимание другим вопросам.
Наиболее важное место среди предложений царя заняло, несомненно, его обещание соединить Русское государство с «Короной Польской и Великим княжеством Литовским на вечные времена тем же обычаем, как соединилось и объединилось Великое княжество Литовское с Короной Польской». Так в Восточной Европе должно было образоваться огромное федеративное государство во главе с правителями из рода Ивана IV. Правитель России должен был бы в дальнейшем не наследовать власть, а выбираться из числа потомков царя русским дворянством совместно с польским и литовским, «чтобы все вместе свободно и единодушно выбирали себе одного государя». Как видим, ради достижения своей цели царь готов был поступиться таким важнейшим компонентом своей власти, как ее наследственность (это, впрочем, касалось не самого царя, а его потомков).
Идеалом для шляхетских политиков было такое государство, в котором правитель оплачивает все государственные расходы доходами от своих имений, не накладывая никаких налогов на владения шляхты. Шляхта именно потому требовала от магнатов вернуть Сигизмунду II заложенные его предшественниками государственные земли, рассчитывая, что доходами от этих земель будут обеспечиваться все государственные нужды. Поэтому шляхту не могло не заинтересовать предложение царя, чтобы они «все доходы и пожитки земские обратили на свои нужды», а все государственные расходы он будет оплачивать из собственных средств. «А я, — говорил царь, — на своем буду жить, ибо есть на чем».
В отличие от Русского государства, в Речи Посполитой государственная власть не регулировала оборот земли, поэтому здесь во второй половине XVI века достаточно далеко зашли процессы поляризации в рядах дворянского сословия: образование огромных латифундий магнатов сопровождалось обезземеливанием многочисленной мелкой шляхты. Для многих представителей этого слоя поддержание своего социального статуса становилось проблемой. Этих шляхтичей должно было привлечь обещание царя раздавать пустые неосвоенные земли, «которых есть в Москви немало, людем тым, который бы того год не заслуговали».
Существовало еще одно серьезное препятствие на пути Ивана IV к польскому трону. Уже Гарабурда на переговорах с царем заявил, что вряд ли он может быть увенчан польской короной «без принятия веры закона римского», то есть без перехода в католицизм. Так как царь совсем не собирался отказываться от православия, перед ним возникла сложная задача, как убедить шляхту не принуждать будущего монарха к смене веры. Царь нашел весьма оригинальный, учитывавший особенности шляхетской психологии, выход из положения. Непримиримый враг ересей и еретиков апеллировал к практике отношений между представителями разных конфессий, сложившейся во второй половине XVI века в самой Речи Посполитой. После распространения в этой стране протестантизма разных толков и неоднократной смены конфессий целыми группами дворянства здесь утвердилось представление, что каждый дворянин может свободно избирать себе веру, соответствующую его убеждениям, и эта свобода составляет неотъемлемый компонент его дворянских «вольностей». Наиболее яркое выражение это представление нашло в выступлении на сейме посла протестанта Ежи Немирича: «Так как мы родились польской шляхтой, мы свободные граждане в свободной республике, никто не может у нас того отнять, чтобы мы верили в то, во что хотим».
Апеллируя к этому представлению, царь утверждал, что ему нельзя отказывать в том, что признается правом для каждого дворянина. Царь не исключал, что он может сменить веру, но лишь по своему убеждению («но пока сам не соглашусь, чтобы меня к этому не принуждали»). Пусть богословы разных конфессий устроят диспут, а царь готов выслушать их доводы, чтобы решить, какая вера лучше. «Если же мне покажут, — дипломатично говорил он, — и познаю (сам), что вера Римская лучше, чем Русская, то кто же так глуп, чтобы, найдя лучшее, не оставил худшего». Такие обещания ничем не связывали царя, но могли серьезно ослабить оппозицию планам его возведения на польский трон.
Эта версия царских предложений, адресованных польскому дворянству, как видим, была создана с явным знанием особенностей государственного устройства Речи Посполитой и характерных черт шляхетской психологии. В этом выступлении царя ощущается рука умного и квалифицированного советника, которого Ивану IV явно не хватало во время первого «бескоролевья». С большой долей уверенности можно утверждать, что этим советником был Афанасий Нагой. По сообщению Граевского, именно Нагой после приема у царя разъяснял польскому шляхтичу смысл высказываний своего государя.
На границе, при выезде из России, Граевский был арестован по приказу литовских магнатов и посажен в тюрьму. Однако ему удалось вступить в контакты со своими родственниками, и благодаря им по Польше стали распространяться слухи о каких-то важных предложениях царя к польской шляхте, которые вез Граевский. Это лишь усилило интерес шляхетских политиков к кандидатуре Ивана IV.