С осени 1582 года списки эти рассылались в монастыри по всей территории страны с предписанием казненных «поминати на литиях и на литоргиях и на понахидах по вся дни в церкве Божий». Вместе со списками в монастыри посылались богатые вклады деньгами и «рухлядью» из государевой казны (одежды из дорогих тканей, серебряные ковши и чарки, кресты и иконы и многое другое). Изучая текст этого подробного списка казненных, Р. Г. Скрынников обнаружил его копии, разосланные в 14 монастырей, среди которых были все наиболее известные русские обители, такие, как Троице-Сергиев, Кирилло-Белозерский, Соловецкий, Чудов монастыри. Кроме того, во вкладных книгах еще семи монастырей сохранились записи о вкладах, сделанных царем на помин души казненных. Это данные — явно неполные, так как никто из исследователей не пытался специально искать записи о царских вкладах по опальным в архивах русских обителей. Вклады же были огромными, превышая по размеру те вклады, которые царь давал по царице Анастасии или Марии Темрюковне. Новодевичий монастырь в Москве получил 2000 рублей, Иосифо-Волоколамский — 1200 рублей, свыше 1000 рублей получили Антониев-Сийский, Спасо-Прилуцкий, Ростовский Борисоглебский. И эти огромные вклады делались в условиях, когда страна была разорена долголетней войной и царские посланцы буквально выколачивали из населения последние деньги.
Обращение к вкладным книгам монастырей показывает, что вклады по опальным давались не в один прием, а по нескольку раз. Так, четыре раза присылал царь вклады по опальным деньгами и вещами в Ростовский Борисоглебский монастырь. Создается впечатление, что, сделав распоряжения, царь находил их недостаточными и снова и снова рассылал по обителям деньги и вещи. В Антониев Краснохолмский монастырь последний вклад по опальным — 600 рублей — поступил 24 марта 1584 года, то есть уже после смерти Ивана IV. Таким образом, начав делать вклады по опальным весной 1582 года, царь продолжал вносить все новые и новые пожертвования до самого конца своего правления.
Царь не удовлетворился составлением общего списка и, как видно из записей во вкладных книгах монастырей, посылал в те же годы вклады для поминания отдельных своих жертв. Так, в Кирилло-Белозерский монастырь он прислал 100 рублей на поминание своего шурина Михаила Темрюковича и «платья» на 165 рублей на поминание своего «канцлера» Ивана Михайловича Висковатого. Особенно щедрые вклады сделал царь по своем боярине князе Петре Михайловиче Щенятеве. С наступлением опричнины князь Петр Михайлович постригся, приняв имя Пимена, но и в монастыре его постиг царский гнев. Царь, по свидетельству Курбского, приказал его «на железной сковороде огнем разженой жещи и за нохти иглы бити и в сицевых муках скончался». Теперь царь дал по иноке Пимене Щенятеве в Ростовский Борисоглебский монастырь 1300 рублей денег, серебряный ковш, драгоценных тканей на 265 рублей.
Что все это означало? Почему царь через много лет решил сделать огромные пожертвования, чтобы устроить заупокойные службы по людям, казненным по его приказу за измену?
Наиболее простое объяснение сводится к тому, что царь на склоне лет убедился в ошибочности своей политики, раскаялся в своих действиях и признал правоту своих противников. Ряд данных, однако, противоречит такому предположению. Прежде всего следует отметить, что режим, близкий к опричному, который царь установил в стране осенью 1575 года, в начале 1580-х годов не претерпел сколько-нибудь существенных изменений и прекратил существование лишь со смертью своего создателя. Это лучше, чем что-либо другое, показывает, что никаких серьезных сомнений в справедливости установленного им в стране порядка у царя не было. Не претерпел перемен и сам стиль обращения царя со своими подданными.
В записках польского шляхтича Станислава Немоевского, проведшего в России несколько лет во время Смуты, сохранилось два рассказа о Иване IV в последние годы его правления. В первом из них рассказывается о князе Василии Ивановиче Телятевском, который был первым воеводой в Полоцке во время осады его войсками Батория, попал в плен, а затем после заключения мира вернулся в Россию. На вопрос царя, как же воеводы могли сдать Полоцк польскому королю, воевода ответил, что литовские люди подожгли крепость и воеводы не смогли защищаться. «Когда ты запотел там при этом огне, то здесь охладись», — сказал царь «и приказал его утопить». Трагический финал этого происшествия заставляет вспомнить сообщение немецкого пастора Павла Одерборна, который в своем сочинении о «тирании» Ивана IV, напечатанном в 1585 году, записал, что «Иоанн осудил на смерть 2300 воинов, которые в Полоцке и в других крепостях сдались неприятелю. По заключении мира... велел их всех казнить или ввергнуть в ужасную темницу». Одерборн — автор крайне тенденциозный, наиболее враждебный по отношению к Ивану IV из всех писавших о нем иностранцев. В точности его свидетельства нельзя быть полностью уверенным. Однако и в донесении Баторию о черемисском восстании читаем, что царь приказал публично бить палками всех воинов из той рати, которая в 1582 году была разбита черемисой. В другом рассказе, записанном Немоевским, речь идет о знатных воеводах князе Иване Михайловиче Воротынском и князе Дмитрии Ивановиче Хворостинине, которые в 1582 году были посланы царем против восставшей черемисы и из-за «великих снегов» не смогли дойти до места назначения. Царь приказал одеть их в женское платье и заставить крутить жернова и молоть муку. Посол английской королевы Елизаветы Джером Боус, встречавшийся с царем зимой 1583/84 года и очень довольный оказанным ему приемом, отметил в записке о своем путешествии, что когда думный дьяк Андрей Щелкалов чем-то вызвал недовольство царя, тот не ограничился тем, что приказал дьяка «наказать плетьми очень сильно», но «и послал сказать ему, что не оставит в живых никого из его рода».
Все эти свидетельства ясно показывают, что стиль обращения царя с подданными с характерным для него сочетанием жестокости и ядовитой насмешки в последние годы его жизни остался прежним.
Как представляется, объяснения следует искать в сфере отношений Ивана IV и Бога. Поражения последних лет Ливонской войны были явным свидетельством того, что Бог недоволен какими-то действиями царя и карает его за это. В жизни Ивана IV такое случалось не впервые. Божий гнев обрушился на него со страшной силой уже в годы его юности. В то время рядом с царем был наставник Сильвестр, который и объяснил ему, чем именно вызвано вмешательство Высшей силы. Теперь близ царя не было такого духовного лица, воздействию которого он был бы готов подчиниться. Вопрос о том, чем именно недоволен Бог, он должен был решать сам.
Царь был далек от того, чтобы сомневаться в правильности своей политики или в справедливости кар, постигших его подданных за совершенные ими измены. Дело, однако, было в том, что царь не ограничился тем, что лишил этих непокорных подданных имущества и жизни. Он не давал им перед смертью покаяться в грехах, он лишал их тела христианского погребения, запрещал совершать по ним заупокойные службы, делая все для того, чтобы души казненных оказались в аду. Но тем самым царь вторгался в сферу деятельности Бога «как вечного судии», предвосхищая его решение о судьбе человеческих душ, «о чем христианину, — по выражению Степана Борисовича Веселовского, — было страшно и подумать». Отсюда гнев Бога на правителя, в гордыне своей посягнувшего на только ему принадлежавшее право. К этому добавлялся еще один существенный мотив. А могли быть царь уверен, что все казненные им подданные наказаны им справедливо? Ведь многие из них были казнены по доносам лиц, которые затем, в свою очередь, оказались изменниками. Представляется совсем не случайным, что как раз в то самое время, когда первый список казненных был отослан в Симонов монастырь, 12 марта 1582 года, появился царский указ, устанавливавший суровое наказание за ложные доносы: «А назовет кто кого вором, а смертного убивства или кромолы, или рокоша (польское слово, означающее мятеж, вооруженное выступление против правителя. — Б.Ф.) на царя государя не доведет, ино того самого казнити смертию». Царь не мог быть абсолютно уверен в виновности всех казненных, но самонадеянно обрекал на гибель их души.