Но Иван решил показать себя. Момент был трагический и решительный. Если бы Иван последовал совету Шуйских, он оставил бы в истории кровавую память. Но следовать указаниям других было не в натуре Ивана. Он был часто несправедливым и жестоким судьею, но судил самостоятельно. Иван был суеверен, как и все его современники, и возможно, что и он разделял общий взгляд на причину пожара и считал обвинение основательным, но обвинители являлись еще бóльшими, на его взгляд, виновниками: они хотели и старались посягнуть на его права, навязывали ему свое решение, свой приговор. Тиран, которого уже знали, превратился в государя, которого должны были узнать. Михаил Глинский бежал в Литву, но по дороге был схвачен Петром Шуйским. Иван велел освободить Михаила, а также и его мать Анну. Много было работы для палача, но расправа производилась с зачинщиками беспорядков, с теми, кто старался поживиться на пепелище Москвы или свести счеты со своими врагами.
Первый биограф Ивана, Курбский, в изображение этих событий ввел один эпизод, который дал повод к ошибочным заключениям позднейших исследователей. В тот момент, когда Ивану угрожала толпа, к нему явился неизвестный священник. Он имел такой вид, какой местные иконописцы придавали изображению пророков, с поднятой к небу рукой, с воодушевленным и суровым лицом. Он заговорил с царем властным голосом, как посланник неба, обличал его словами Священного Писания; в происходивших событиях он видел знак гнева Верховного Судьи. Наконец, он свою речь подкрепил знамениями и чудесами. Эта последняя черта показывает, какую оценку должны мы давать рассказу.
П. Ф. Плешанов. Иван IV и протопоп Сильвестр во время большого московского пожара 24 июня 1547 года
Впрочем, мы имеем другие указания, позволяющие выяснить историческую истину. Уже несколько лет до указанного времени Сильвестр, автор «Домостроя», был настоятелем церкви Благовещения и состоял духовником государя. Поэтому священник, которому Курбский приписывает такую необыкновенную роль, не мог быть неизвестным Ивану. Сильвестр был в дружбе с Владимиром Андреевичем, одним из дядей Ивана, и за него он ходатайствовал с успехом перед царем еще в 1541 году. Таким образом ему еще гораздо раньше приходилось оказывать на царя влияние, которое, правда, ограничивалось узкой сферой. Его невысокое положение простого священнослужителя, а также и невысокий интеллектуальный уровень не давали ему возможности широко распространять свое влияние. Курбский, вероятно, вспомнил явление Ионафана к Давиду. Но язык «Домостроя» не имел ничего пророческого. Наступал просто-напросто момент, когда при государе должны были выдвинуться новые люди без какого бы то ни было чуда. Иван понимал необходимость изменения старых приемов управления. Новое направление требовало и новых деятелей. Бессознательно он последовал примеру Людовика XI: «не без основания не доверял он образованным и честным людям, искал себе сотрудников в безвестной толпе, выбирал людей, которые ничему не учились и в своих успехах руководились лишь инстинктом». Как и другой «Грозный», французский король, Иван предпочитал людей, которых сам выводил из ничтожества. Наступление этого момента было, несомненно, ускорено катастрофой 1547 года, и вполне естественно, что Сильвестр выдвинулся во время беспорядков. Ничто не указывает на то, что он с этого момента приобрел над духом молодого царя ту власть, о которой говорит Курбский, а вслед за ним и другие историки.
С другой стороны, был ли Сильвестр настолько крупной личностью, чтобы играть видную роль при таком человеке, как Иван? «Домострой» не обнаруживает в нем ни дальновидного политика с широкими планами, ни высокого моралиста. Кроме «Домостроя», до нас дошли еще три послания Сильвестра, но и в них нет ничего, кроме чистейшей чепухи. Одно из них адресовано Ивану. Подлинность его сомнительна, но глупость несомненна. Наставления его сводятся к проповеди воздержания от содомского греха.
Иван имел другого наставника нравственности – митрополита Макария. Сильвестр далеко уступал ему в знаниях. Он не мог равняться по нравственной возвышенности и с избранной группой, державшейся около Максима Грека. Одним словом, Сильвестр не имел ничего, что могло бы оказывать на других сильное влияние и увлекать их за собой. После 1547 года ему приписывают еще другую роль. Возможно, что он в это время мог оказать влияние на молодого государя. После пожара покои великокняжеского дворца решено было заново разукрасить.