За столом гости нахваливали блины да закуски, вспоминали нынешнее катанье. Лишь самый важный гость, пожилой боярин, которого Иван видел впервые, был скуп на слова и не набивал утробу, как другие. А блины в доме у Телятевского и впрямь были на славу. В дни масленицы тесто всегда ставила бабка Авдотья. Уж что она с ним делала, чего добавляла, как заговаривала — никто не ведал. Но блины из ее опары получались — объедение.
Болотников хоть и обедывал часто при Андрее Андреевиче, да знал свое место, держался скромно, неприметно. Он сам не мог понять, за что стал княжеским любимцем среди холопов. Перед хозяином не лебезил, голову ниже других не гнул. Но, может, это и ценил в нем Телятевский?
Князь был весел, много ел и пил, но вот посерьезнел, отодвинул чашу, приказал:
— Ступайте все прочь! Мне с боярином поговорить надобно.
Кто не расслышал в людском гомоне, кто встал не очень-то спешно. Андрей Андреевич ударил по столу кулаком — загремела посуда.
— Прочь, говорю!.. Олухи!.. Али взашей гнать?..
Все опрометью кинулись вон.
На дворе уже было темно. Лишь народившийся месяц тускло светил сверху. Болотников пошел через широкий двор к людской, но возле старой липы приостановился, поднял голову, засмотрелся на месяц. Вспомнился первый зимний поход. Там, в Ливонии, ратники часто смотрели вечерами на небо. Говорили — все чужое, лишь месяц да звезды родные.
Из своей каморки вышла бабка Авдотья. Поставила на землю чан, сдернула с него тряпицу, быстро зашептала:
— Месяц ты, месяц, золотые твои рожки! Выгляни в окошко, подуй на опару.
Старуха заговаривала тесто для блинов. Но масленица уже была на исходе. Завтра наступал ее последний день — прощеное воскресенье. А там семь недель великого поста.
С надеждой и тревогой ждал завтрашнего дня Иван Болотников. Скорей бы прошла ночь. Утром он передаст деньги Андрею Андреевичу.
Стало быть, воля?
Воля!..
Прощеное воскресенье
На заутрене отец Филарет, осанистый и грузный, тяжко опустился на колени перед прихожанами: «Ежели словом, делом или помыслом причинил кому зло и виноват перед тем…» Потом на колени стали все и просили друг друга простить. За что?.. Такой уж у православных день — прощеное воскресенье.
После службы Болотников шел домой как не по земле. Будто не касался ее — летел.
— Ты куда так, Иван? Погоди. — Павлуша не мог угнаться за ним.
Хотелось ответить: «За волей, Павлушка, поспешай!..»
Князь выслушал Болотникова молча. Посмотрел на два холщовых мешочка с деньгами, которые Иван выложил на стол. Спросил только:
— Пошто Павлушку вызволить хочешь? Не брат, не родня какая. Кто он тебе?
— Сотоварищ.
— Ишь ты! Сотоварищи в бою бок о бок рубятся. Какой он тебе на моем подворье сотоварищ?
— Верный, — коротко молвил Болотников.
— Похвально, коли за сотоварища вступился. Возьму за него деньги. — Андрей Андреевич отодвинул один мешочек в сторону. — А твой долг пока не приемлю. Забирай деньги назад.
— Помилуй, князь. Как же так? — от неожиданности проговорил тихо, почти шепотом, Иван.
— А так. У меня еще побудешь. Али худо тебе здесь? Одет, обут, за столом у меня ешь. Над другими холопами поставлен.
— Истинно говоришь, князь. Да только…
— Что только? — Телятевский холодно уставился на Болотникова.
Знаком был Ивану этот взгляд. Не предвещал он ничего хорошего.
— Все так, господин. Да только не жизнь мне без воли, — закончил Иван свой ответ.
— А волю дам, у меня останешься?
— Не ведаю.
— Вот и подумай покамест. На пасху поговорим.
— Нет, князь, — дерзко возразил Болотников, — забирай долг, а мне подпиши вольную. На то мое право.
— Право?.. — Андрей Андреевич вдруг усмехнулся. — Про новое уложение слыхал? Про уложение государя нашего Федора Иоанновича? Так вот. Говорится в нем, что холоп никуда от своего хозяина уйти не может. Даже коли долг выплатит.
Болотников, пораженный, молчал.
— Мне не веришь, ступай в Холопий приказ. Там все узнаешь. По новому уложению холоп должен служить до смерти своего господина.
— Нет! — закричал Иван. — Не может того быть…
Князь подступил к Болотникову, схватил за ворот.
Иван побледнел. Подумал: «Ударит — убью».
Но Телятевский, шумно выдохнув, отпустил.
— Доколе я с тобой препираться буду? Убирайся!
Оставив деньги, Болотников вышел прочь.
— Волю, видно, за верную службу не купишь…
Потянулись в тяжком ожидании неделя за неделей.